Павел Иванов - Грани веков [СИ]

Сейчас его больше беспокоил Шуйский — старый лис непременно прознает о состоянии царя одним из первых. А это означало, что трон под будущим царем окажется весьма шатким, а вместе с ним — и его, Симеона, положение. Он буквально сердцем чуял интригу, затеваемую Шуйским — да и визит Мстиславского к царю был откровенно подозрителен. Все, все они, словно стая волков только того и ждут, чтобы впиться в него клыками!

Но ничего, он еще успеет всех их переиграть; все, что ему сейчас было нужно — это немного времени. Отослать из Москвы войска под Кромы, включив в них людей бояр. Стянуть отряды к Кремлю. Под благовидным предлогом арестовать Шуйского.

Ненадолго он задумался, не взять ли, заодно, и Мстиславского, но, поразмыслив, все же отмел эту мысль — слишком велик был риск того, что поднимется шум среди других бояр, и они заставят Федора отпустить обоих.

Обуреваемый тревожными помыслами, Симеон дошел до своих хором.

— Глашка! Подавай сбитень! — крикнул он, зайдя в трапезную.

Усевшись на лавку, вытянул ноги, позволяя подбежавшему холопу снять сапоги. Сразу стало намного легче.

Шлепая босыми ногами, из кухни появилась Глафира, неся на вытянутых руках дымящуюся ендову, поставила на стол, опасливо глянула в лицо боярина и тишком отступила в сторонку.

Другая девка принесла на подносе ковш, чарку, чаши с медом, орехами и сушеными фруктами, и тут же удалилась.

— Устал, батюшка Симеон Никитич? — робко подала голос Глафира. — Совсем измаялся, лица на тебе нет…

— Измаешься тут… — вздохнул Симеон, разламывая душистую баранку и обмакивая ее в горячий сбитень. — Смутные времена нынче, Глаша, большая беда может быть, бесам на потеху…

Он пожевал, задумчиво устремив взор на икону Богородицы, висящую над входом.

— Да… — проговорил он. — Но мы еще посмотрим, кто кого. Вот что, Глаша, пошли-ка человека за Фролом!

— Аз рех, Господи, помилуй мя, исцели душу мою, яко согреших Ти… Врази мои реша мне злая: когда умрет и погибнет имя его?

Князь Шуйский пытался вслушиваться в монотонную скороговорку дьячка, читавшего Псалтырь, но смысл слов ускользал от него; мысли были заняты другим.

Он сидел в золоченом дубовом кресле, обитом бархатом, в маленькой домовой церкви, куда его доставили слуги, чтобы он мог послушать вечернюю службу.

Проклятый палец на правой ноге опять распух и не давал ступить шагу.

Шуйский поморщился. Злая хворь, терзавшая его на протяжение последних лет, сейчас была некстати, как никогда! Положение его было крайне щекотливым. Давешний обыск означал ни больше, ни меньше, ближайшую перспективу ареста. Верные люди донесли, что Борису стало хуже, а окаянный аспид Симеон лютует сильнее, чем когда-либо. А тут еще опять пропала царевна, и теперь он, пожалуй, решит, что у него развязаны руки.

События развивались чересчур быстро, и князь чувствовал, что не поспевает за ними. Им с Мстиславским нужно было еще хотя бы несколько дней… И так некстати куда-то запропастился Муха!

Скрипнула дверь, и Шуйский вздрогнул, но это был Микитка Огурец.

— Боярин, — зашептал он, наклоняясь к его уху, — там, эта — монах тот опять пришел!

— Какой монах? — нахмурился Шуйский.

— Дык, тот, что намедни приходил вечером, — пояснил Огурец. — Ну, лысый такой!

— Ах, вона что. — Шуйского кольнула неясная тревога. — Ну… хорошо, пусть ожидает в светелке.

Он знаком подозвал слуг и велел им вынести его из часовни.

Монах уже ждал его, застыв неподвижной черной тенью посередине комнаты.

Шуйский, кряхтя, пересел с кресла на лавку, дождался, пока слуги унесут кресло и оставят их одних, и знаком пригласил монаха сесть рядом.

— Зачем опять пожаловал? — спросил он, вглядываясь в бесстрастное лицо гостя. — У нас, вроде, был уговор?

Монах в ответ уставился на него светлыми, холодными как сталь глазами.

— Обстоятельства изменились, князь, — голос его был тих, едва слышим.

Он улыбнулся краешками тонких бесцветных губ. — Как и твоё положение…

Шуйский нахмурился, скрывая тревогу. Монах вызывал у него смутное, неясное беспокойство; его присутствие вызывало ощущение покалывания в затылке и бегания мурашек по спине.

— Моё положение — моя печаль, — сказал он грубее, чем собирался. — Ты хотел крест? Ты получил его. Чего тебе еще от меня надо?

— Есть еще одна вещь, которая попала к тебе в руки… случайно, — прошелестел монах. — Она нужна мне.

— Какая вещь? — насторожился Шуйский.

Монах наклонился к нему, и Шуйский подавил желание отшатнуться — казалось, от капюшона монаха веяло могильной сыростью.

— Рукопись… Которую твои люди нашли у человека, которого ты хотел использовать.

Шуйский сглотнул слюну.

— Рукопись?

Монах кивнул.

— Тебе она, поверь, ни к чему. Там нет ничего такого, что могло бы принести тебе пользу… В сложившихся обстоятельствах.

Шуйский поймал себя на том, что, как завороженный, смотрит на покачивающийся на шее монаха медальон с изображением солнца со змеящимися лучами.

— Кто ты? — неожиданно для себя спросил он.

Монах издал звук, похожий на смешок.

— Я — смиренный служитель… церкви.

Шуйский хотел уточнить какой, но что-то в выражении лица монаха заставило его прикусить язык.

Наверняка из этих, как их там, езуитов, или прочих латинян. Избавиться бы от него поскорее…

Однако, кем бы ни был этот монах, не ему диктовать свои условия князю из рода рюриковичей!

Он нахмурил брови.

— У нас был уговор! — сказал он. — Услуга за услугу: вам — крест, мне — защиту от Бориски. Помнится, ты сказывал, что он уже при смерти лежит, третьего дня. А вона, поди ж ты — живехонек! Еще и стрельцов на дом мой навели! Нет, чернец, я тебе боле ничего не должен! Так что…

— Обстоятельства… — тихо напомнил монах.

— Да-да — изменились, я понял! — раздраженно отмахнулся Шуйский. — Мне-то что с того? Теперь каждый сам за себя!

— Не торопись, князь, — монах снова улыбнулся своей странной, безжизненной улыбкой. — Я не сказал, что обстоятельства изменились против тебя.

— Что значит… То есть как? — Шуйский с подозрением уставился на иезуита, пытаясь понять, что скрывается за этой бесстрастной маской. С тем же успехом можно было пытаться сверлить взглядом каменный идол.

— Борис жив, — кивнул монах. — Но обречен. Его родич, Симеон, затевает большую охоту. Ты в числе избранных. Однако… — он сделал паузу. — Длань Господня простерта над служащими Ему и помазаннику Его.

Шуйский насторожился.

— Помазанник… — протянул он и покачал головой. — До неба — высоко, до помазанника — далеко.

— Может статься — ближе, чем ты думаешь, — усмехнулся монах.

Он поднялся, шурша одеяниями.

— Ты хочешь доказательств, князь? Принеси рукопись, и я покажу тебе, так, что ты узришь своими очами.