Алиса Климова - Уроки ирокезского

– А если я откажусь читать?

– Ну вы же сами знаете, – ответила девушка после небольшой паузы, и в голосе ее послышалась скука вперемешку с укоризной: единственная эмоция, когда-либо замеченная у нее Николаем Александровичем, – если не прочитаете или прочитаете неверно, то вы умрете. Быстро умрете, сразу после того как ваша семья примет смерть долгую и мучительную.

Да, говорилось это уже не в первый раз, и опять Николай Александрович не смог не удивиться, насколько равнодушно-обыденно прозвучала эта угроза:

– Вот ты как нехристь какая…

Девушка опять немного помолчала, как бы выискивая слова для ответа:

– Совершенно верно, мы буддистами будем. Вы готовы читать?

Николай Александрович внутренне даже попенял себе за то, что так глупо позволил проявиться охватившему его неудовольствию. Но – недолго: "куратор" никому о случившемся не расскажет, а на то, что она сама об этом подумает, ему плевать: цивилизованного человека мысли дикарей не волнуют. Тем более, что она всего лишь сама выполняет поручение, и отвертеться от него всяко не получится:

– Да, готов. Заводи свою шарманку…

Девица нажала какие-то кнопки на верхней крышке большого ящика, напоминающего пианино, и на передней стенке его привычно – и, как всегда, бесшумно – закрутились большие прозрачные катушки. Николай Александрович откашлялся, тяжело вздохнул и, повернувшись к большому никелированному яйцу с прорезями, начал читать подготовленный ему текст:

– Божию милостью мы, Николай Вторый, император и самодержец всероссийский…

"Водевиль" выстрелил… то есть бабахнул не по-детски. Его полгода крутили во всех кинотеатрах при полном аншлаге – правда, скорее всего потому, что кинотеатров все же было мало, и народ стекался "на зрелище" со всех окрестностей. Степан же, добравшись до моих "предварительных" записей, выпустил пластинку с песнями к фильму, и – по его словам – продал этих пластинок чуть ли не четверть миллиона. Продал бы и больше, но "электрофонов" в стране больше просто не было. То есть их и пятидесяти тысяч, небось, еще не было, но народ – привыкший, что шеллаковые пластинки для граммофонов быстро портятся, закупался "с запасом".

Правда Степан и тут он широко шагнул в плане внедрения культуры в массы: для выпуска электрофонов он построил еще сразу три фабрики. То есть пока они лишь приступили к выпуску – точнее даже, производство только начали отлаживать, но тем не менее к концу года семьдесят тысяч девайсов Степан выпустить обещал. К концу этого года, а со следующего грозился делать по сто с лишним тысяч. Неплохо: даже сейчас машинка ценой в двадцать два рубля в магазинах раскупалась за то время, которое требовалось продавцам чтобы принести их с грузовика в торговый зал…

Но я, глядя на "план" министерства кинематографии на следующий год, почему-то подумал, что спрос на проигрыватели пластинок может и упасть. А чтобы этого не допустить…

Камилла – настоящее чудо. Николай Николаевич долго объяснял жене, к каким непоправимым последствиям может привести моя просьба, но она, глубоко вздохнув, сказала:

– Раз надо, значит надо. В конце концов, все мы смертны…

А затем все два часа просидела рядом с Маршей, сжимая мою руку. И потихоньку, чтобы я не заметил, плача – но, к счастью, все снова обошлось. То есть я надеялся, что обошлось: все же в этот раз в себя я полностью пришел примерно через двое суток. Но раз надо, значит надо… и два – тоже надо, а Камиллу я попросил третьего раза уже не допускать. Шило в заднице – оно, конечно, колется, но кто как не любимая жена может эту задницу привести в чувство…

Тем более выяснилось, что человек даже под скополамином не может вспомнить то, чего вообще не знал. Да и то, что знал, далеко не все вспоминает. Так что я попросил у Зинаиды Николаевны прислать мне "с дюжину профессиональных поэтов, то есть кто рифмы связывать умеет, а талантом обделен" – и сразу девять стихоплетов принялись "восстанавливать пропущенное". Причем каждому я выдал одно и то же задание: пусть пишут, а я потом выберу наиболее подходящее. Того, из чего выбирать, получилось много, так что, надеюсь, результат окажется не самым отстойным.

Коммиссаржевская привела лишь один довод "против":

– Александр Владимирович, мне же сорок пять, а не семнадцать…

– Значит, придется вам помолодеть. У нас осталось две недели, хоть немного похожих на лето – и где я найду за это время семнадцатилетнюю гениальную актрису?

– Спасибо за комплимент, но тем не менее…

– Вера Федоровна, женщине столько лет, на сколько она выглядит, а выглядит она на столько, на сколько себя чувствует. Вы – единственная из тех, кого я знаю, кто может почувствовать себя семнадцатилетней. Я в вас верю, а это значит, что так оно и будет – просто потому, что я не знаю, кто еще в состоянии это сыграть, а времени на поиск уже нет. А если же вы решите, что у вас не получилось… Обещаю, без вашего одобрения фильм на экраны не выйдет.

"Лето" я успел снять в сентябре, а все остальное… Ленин, взятый на "вторую главную роль", с изрядным удивлением поделился:

– Мне кажется, что вы, Александр Владимирович, решили устроить революцию в кинематографии. Мне и в голову прийти не могло, что фильму можно снимать столь долго… и столь достоверно!

Ну да, достоверности будет хоть отбавляй, но будет позже – а пока был объявлен перерыв и я занялся более приземленными делами.

"Колхозная" программа начала работать уже с середины октября: во-первых, народ понял, что жрать будет нечего совсем, а во-вторых, пропаганда тоже сделала свое дело. С первого сентября передача "Слово канцлера" превратилась из еженедельной (выпуски по воскресеньям в час дня) в почти ежедневную – я теперь каждый день, кроме воскресенья уже, сообщал людям что творится и что я по этому поводу думаю. Правда теперь я говорил минут по пятнадцать, а не час, как раньше, а оставшиеся сорок пять минут у микрофона сидели уже другие люди – но ведь и ситуация менялась буквально каждый день. Внешне – вроде бы в худшую сторону: народ активно подъедал и без того невеликие запасы.

Ну а где-то изнутри все выглядело гораздо иначее: янки, после некоторой торговли, согласились, что "продуктовое эмбарго" со стороны России стоит чуть больше двенадцати миллионов долларов, но если я немножко добавлю (денег, в смысле) то "любой товар за ваши деньги" в сумме до пятидесяти миллионов долларов я могу грузить в американских портах хоть завтра – и "никто не узнает, где…" то есть, что я увожу. На чем возить – у меня было, а "хотелки" Второва, все же согласившегося "попробовать упорядочить отечественную текстильную промышленность", уложились в сумму менее десяти миллионов. Ну ладно, еще столько же и даже немного больше ушло на оборудование для заводов прецизионного машиностроения – которое так же в Россию обычным образом не поставлялось, но остаток оговоренной суммы тратить на то, что можно купить в других местах и дешевле, я счел не очень умным делом – и закупил кукурузу и то, что янки именуют "бобами" – то есть черную фасоль. Много.