Алиса Климова - Уроки ирокезского

Двести мегаватт с Казачинской электростанции в запрятанном в горе в тридцати верстах от Красноярска электролизном заводе уходили на добычу из воды водорода. Который по двадцатикилометровому водородопроводу поступал как раз на металлургический завод, куда по отдельной трубе и кислород доставлялся. Чтобы все работало, из бурого угля на построенном там же "коксовом заводе" добывался сначала коксовый газ, питавший местную химию, а затем – из ни на что не годного буроугольного кокса – светильный газ. Который – как раз нагреваемый кислородно-водородными горелками до тысячи градусов – и восстанавливал чистое железо из окатышей. Понятно, что для выделки стали из такого железа нужен все же углерод, но его-то как раз "добывали" из привозного чугуна, благо доменный процесс пока считался основой черной металлургии и чугуна было много. Это – в Красноярске, и там на непригодном для металлургии угле делали почти три миллиона тонн стали. А в других местах дочь наша светильный газ грела тем же "непригодным" коксом, и стали вырабатывала уже восемь миллионов тонн. Буквально "из отходов", но ведь и водород под Красноярском был отходом.

Менделеев все же был действительно гениальным химиком, даже скорее физхимиком: он много лет назад еще предсказал, что если смешать водород и воду, а затем нагреть смесь до тысячи градусов, то после охлаждения смеси получится вода и водород. Почти такие же, как и до нагрева – но именно что "почти": в получившемся водороде будет сильно меньше дейтерия. Которого, естественно, станет больше в воде – потому что "связь химическая" у дейтерия "более сильная". При электролизе, наоборот, дейтерия в газ уйдет меньший процент – и если процедуру повторять достаточно долго, то можно получить почти чистую тяжелую воду – для чего, собственно, электролизный завод и был выстроен.

А много тяжелой воды позволяют построить ядерный реактор на совершенно необогащенном уране! И кипятить в нем воду для атомной электростанции! Меня, собственно, и приглашали на пуск первой такой электростанции… в смысле ядерной. Правда, не на природном уране и не на тяжелой воде: пока что инженеры придумывали как без остановки реактора из кипящей при ста атмосферах тяжелой воде вытаскивать отработавшие ТВЭЛы, вставлять вместо них новые, и при этом не допустить ни потерь дорогущей жидкости, ни облучения столпившихся вокруг граждан. Мысли у них были, причем во множестве – реализации этих мыслей пока не было, и до тяжеловодного реактора было как до Пекина… в позе пьющего оленя, например. Но атомная электростанция уже была и даже иногда работала. Просто совсем другая.

Четырнадцать лет назад я купил у супругов Кюри двести миллиграммов чистого радия, чему сильно поспособствовал работающий тогда у них молодой русский "стажер-исследователь" Лев Коловрат-Червинский – нынешний ректор Института вооружений. Через полгода лаборант находящегося неподалеку от Красноярска института Лейба Давидович Бронштейн очень аккуратно завернул покупку в фольгу из бериллия и поместил получившуюся двухметровую трубочку в другую трубу. Трубу из сплава циркония с ниобием, в которую были плотно упакованы таблетки-бублики из окиси тория. Я же помнил, что в классическом ториевом цикле один нейтрон порождает шесть альфа-частиц, а сделать из них снова нейтроны поможет опять бериллий, в который внешняя трубка была тоже завернута.

Ну, забыл я, что уже на первом шаге этой самой "трансмутации" период полураспада составляет больше пяти лет, и уж совсем из головы вылетело, что "ториевый цикл" – это "просто свод указаний, а не жестких законов" и изрядная часть реакций идет "мимо цикла", а в результате изделие излучает очень много чего всякого разного. В общем, когда в институт пошел уран из Катанги, Иудушка Троцкий окончательно переехал в хранилище радиоактивных отходов.

Бочка с ториевыми элементами быстро заполнялась, всяки бяки из нее усиленно озонировали воздух вокруг, так что когда выделяемое нагревателями тепло стало заметно, ко "Льву Революции" присоединилась и людоедка Залкинд. Должна же быть хоть какая-то польза от революционеров… и от национально-озабоченных борцунов – тоже, поэтому потихоньку туда же отправились Свердлов, младший Пилсудский, Иона Акимов, еще с полдюжины мерзавцев. Честно говоря, я мечтал туда же и Железного Феликса отправить, но не случилось: он покинул бренный мир еще в пятом году, пытаясь отстреливаться от полиции при аресте какой-то "революционной" банды…

К двенадцатому году в бочке – изготовленной из химически чистого железа с добавками химически чистого же углерода и одноименного хрома (я не придумал иного способа получения стали, полностью свободной от кобальта) – стержней накопилось уже порядка трех сотен, а в них – в бериллиевых трубочках – радия уже собралось порядка двадцати граммов. Не зря же я урановые рудники в Катанге так задорого покупал… впрочем, уран я вообще почти весь в мире скупал, даже тот, из которого радий весь вытащили. Ну а из которого не вытащили, очищал "своими силами" – причем оказалось, что в России специалистов по добыче радия было… достаточно, в общем. Я тогда с некоторым удивлением узнал, что в Ташкенте еще с лета четвертого года радий русские умельцы добывали, причем из "местного сырья". Но, поудивлявшись, "умельцам" предложил перейти на более "промышленные методы", за "промышленную" зарплату и в более подходящем месте…

Ториевый "реактор" я решил выстроить вовсе не имея в виду построить атомную электростанцию на тории. Хотя реактор этот уже электричество и выдавал: в бочке вода нагревалась почти до ста десяти градусов, и приспособленный к ней генератор оказался вполне себе работоспособным. Тоже "гениальное изобретение" тамошних инженеров: капсулированная турбина крутилась парами не воды, а обычного эфира, так что даже девяноста градусов хватало чтобы "все вертелось". Правда выдавал этот генератор около десяти киловатт – ну хоть на освещение "реакторного зала" хватало. И – на освещение соседней чисто химической лаборатории, в которой из проработавших в реакторе девять месяцев таблеток добывался ценнейший металл – уран. Но в отличие от одноименного (и гораздо более дешевого) металла из Катанги этот был весь двести тридцать третий… Пока он добывался исключительно "впрок", хотя – чтобы и от него была какая-то польза – "хранился" он тоже внутри новых ториевых "нагревательных элементов": излучал-то он уже непосредственно столь нужные мне нейтроны.

Но основным назначением "реактора" было, сколь ни странно, обучение немаленькой группы тщательно подобранных молодых физиков физике именно ядерной. Её я, конечно же, не знал – но обучение в "ядерном институте" все же дает какие-то базовые знания, а общение с сокурсниками со смежных факультетов знакомит и с какими-то "перспективными идеями" – чаще всего быстро дезавуируемыми с помощью википедии и ютуба. Но иногда и такое зыбкое "знание" позволяет "двинуть науку" – по крайней мере указать, "в какую сторону копать надо". Ну, примерно указать – а уж детали пусть физики сами открывают. Под руководством "опытного ученого" со знаменитой русской фамилией Коловрат. Семь лет назад его, только что вернувшегося их Франции, я попросил возглавить профильный институт – его, потому что других "опытных" я тогда просто никого не знал. Лев Станиславович поначалу отказывался – поскольку я заранее предупредил о куче обязательных ограничений, среди которых "самым мелким" был полный и абсолютный запрет на любые публикации результатов исследований. Но так как сама концепция "сохранения государственной тайны" его не смутила, я свозил его в Векшин, показал таблицу Менделеева на стене Института Суворовой, вкратце пояснил, зачем там сияют разноцветные сапфиры… а потом дал почитать написанную мною "Инструкцию по технике безопасности при работе с радиоактивными веществами". Судя по всему, парень физику учил тщательно, почти все написанное понял. Только поинтересовался, как я вычислял критические массы…