Сергей Григоров - Иллюзия реальности [СИ]

— Ты была на звездолете?

— Смоталась. Решила, дура, узнать, как проходит у моего реабилитация. Да кое-что посоветовать. В архиве у Мария оказалось много полезного на сей случай.

— Сама, или?

— Или. Воспользовалась Месенновским репером.

— Я же просил! — с укором воскликнул Олмир. Повинуясь мгновенному импульсу, он передал копии подарка Месенна, врученного в связи с рождением Олми, Вану и Благову с помощником. Однако предполагал, поразмыслив, что воспользоваться ими следует в самом крайнем случае, о чем и предупредил всех, владеющих магическим искусством. Барбара без особой нужды задействовала его аварийный канал связи со звездолетом.

Нещадно битый жизнью, Олмир давно исключил из своего лексикона слова «приказываю», «запрещаю» и иже с ними. Ограничивался мягкими формулировками вроде «прошу», «надеюсь», «хотел бы», «считаю целесообразным» и так далее. Однако привык, что все его невнятные пожелания воспринимались меритскими магами и лицейскими друзьями как обязательное руководство к действию. Меритцы же и большинство ремитцев, обожествляющих императора Олмира, их не только неукоснительно выполняли, но зачастую необоснованно расширяли сферу их действия. Императорские службы прилагали много усилий, убеждая граждан не проявлять излишнего рвения.

— Ну, просил. Ну и что? — с вызовом отмахнулась Барбара.

Сказанное следовало понимать так: твои запреты действуют, но до определенной степени, решения по жизненно важным для меня вопросам я принимаю сама, без оглядки на кого бы то ни было. Даже на тебя.

— Не надоело еще меня глазами есть? — продолжила Барбара. — Успокойся. Никто меня там не видел. Я накинула Вуаль.

На какой-то миг Олмир утратил над собой контроль, забыл, с кем разговаривает, и его мысли потекли как положено у императора. Придется эти слова Барбары, решил он, принять за извинения. И следует подумать, как в будущем все же добиться от нее большего внимания к его указаниям. Негоже, если непослушание войдет у нее в привычку… Встряхнувшись, возразил:

— Компьютерные системы управления звездолетом никакая вуаль не проведет.

— Ах, — пренебрежительно махнула Барбара рукой, — не опускайся до мелочей. В главном компьютере «Элеоноры» записи о моем посещении остались, но сбросились в системный архив. Никакого доклада не прошло ни капитану, ни еще кому. И тревоги, естественно, никакой не было.

Ничего себе — мелочи! Внезапное появление чужака, не входящего в состав экспедиции, в святая святых звездолета — жилом модуле — должно было немедленно вызвать общую тревогу. Это азбучная истина Межзвездного Флота, незыблемый постулат Комитета Защиты Человечества. То, что им по силам было брать под контроль такие сложные компьютерные системы, какими оснащены звездолеты человечества, было одной из глубоких тайн магов. Сильным козырем, раскрывать который КЗЧ, по мнению Мария, было бы крайне неосмотрительно. Легкомыслие Барбары перешло разумные пределы!

— Значит, ни доклада капитану, ни общей тревоги, но записи все же есть.

— Да ладно тебе. Я все их поуничтожала несмотря на то, что они множились, как кролики, при каждом упоминании. Пришлось пропустить малую часть сигналов о моем появлении в разделе случайных сбоев аппаратуры. Никто их не выковыряет оттуда даже при сильном желании.

— Эх, Варька, с огнем играешь…

— Ну-ну. У меня-то все схвачено. А вот вы с моим доигрались. До ручки.

Давно она вертелась, словно уж на сковородке, готовясь задать очень важный с ее точки зрения вопрос. И, наконец, выпалила:

— Почему ты мне ничего не говорил про моего?

— Что — не говорил?

— Ну, про то, что он мне изменял.

Олмир промолчал, с укоризной глядя на нее.

— Этот вопрос я задам и Ленке, и твоей. Юрка, этого чурбана недоделанного, я тоже попытаю — не волнуйся. Все вы у меня там будете. Но вначале я спрашиваю у тебя: почему? Почему даже не намекнул?

— Я отвечу за всех, — тихо сказал Олмир, усаживаясь на краешек дивана. — Садись, нечего маячить. У меня такое ощущение, что ты вот-вот упадешь.

— Наконец-то дождалась приглашения, — привычно проворчала Барбара, прилаживаясь на противоположный край огромного дивана. В королевском дворце вся мебель была больших размеров. — Ну, давай, я жду.

— Ты обижаешься, почему мы не раскрывали тебе глаза на поведение Вана? Но представь себе, как бы выглядел, например, я, если б стал рассказывать тебе про своего друга подобные вещи. Представила?

Барбара раскрыла рот, но промолчала. Навернулись слезы на глаза и мгновенно высохли. Успела уже отжалеть себя?

— По той же причине все наши тебе ничего не говорили. Понятно? Можешь выговаривать нам все, что хочешь. По-иному мы не могли поступить. Поверь: я много раз вразумлял Серого. Жора как-то даже силу грозил применить. Но тебе сказать мы не могли.

— Неужто никогда не хихикали по моему адресу? Ни в жисть не поверю!

Промолчав, Олмир продолжил:

— Я не помню, чтобы кто-нибудь из наших когда-нибудь начал бы перемывать тебе с Ваном косточки. И сам я старался как можно меньше говорить о ваших отношениях. Но иногда размышлял, почему я веду себя таким образом.

— Ну, и почему?

— У нас не было тайн друг от друга, пока мы тихо-мирно жили в Кокрошевском интернате. Помнишь? Однако после того как взорвали нашу школу и мы оказались в сельве, наши отношения стали иными. Не такими открытыми, не такими доверительными. Постоянно кружили вокруг нас чужие люди. Да еще эти нескончаемые политические хороводы… В общем, мы удалились друг от друга и приобрели много того, что желательно скрывать.

— Ольк, в интернате мы же были совсем маленькими…

Они долго сидели, нахохлившись, прижавшись каждый к своей боковушке, и бездумно разглядывали узоры диванной обивки.

Однако ж сильно оскорбила Барбару неверность Вана, рассуждал Олмир. Обидела до глубины души. Принимая во внимание ее взрывной характер и всегдашнюю нацеленность на «быть лучше всех» вкупе с теперешним подавленным состоянием, надо сделать вывод, что не сразу рванулась она сюда выкладывать свое негодование. Вероятно, сидела в своем Дуате, пока не привела чувства и мысли в порядок. Наревелась, поди, вдосталь. Набуянилась. А потом по обыкновению составила план действий, сдвинуть с выполнения которого ее будет почти невозможно.

— Ты кому-нибудь еще показывала… этот свой фильм?

— Нет. Тебе первому. Никому еще ничего не говорила. Сам понимаешь — хвалиться-то нечем. И радоваться, как ни поверни, тоже нечему.

Так, даже Адольф Мирков пока ничего не знает о душевной бури его дочери. Значит, остается еще маленький шанс отговорить ее от необратимых действий. Когда в разрешение сложившейся ситуации будет вовлечено много людей, пространство для маневра, поиска компромисса будет резко сужено: и Барбара, и Ван будут озабочены в первую очередь тем, чтобы сохранить лицо.