Кирилл Лятс - Гитлерград

Они опорожнили планшеты и заплечные ранцы убитых немцев и закинули их раздетые тела в канаву. Два шмайссера и еще один Вальтер бросили в коляску. Петрович тоже пересел на БТР и они продолжили свой путь.

Ближе к вечеру они услышали пулеметную стрельбу и отдельные артиллеристские залпы.

– Подходим к линии фронта, – заметил Петрович, – теперь главное, чтобы свои не подстрелили.

– Снимайте подштанники! – приказал Ильич

– Чего?

– Снимайте, говорю, привязываем их к шмайссерам, поднимаем над головой как флаг и едем, пусть наши думают, что это немцы сдаются, все равно отсюда не объяснить.

Так они и сделали. Сняли белые подштанники, привязали к дулам автоматов, подняли их над головой и под ржание советских солдат въехали в расположение 52 армии.

Понятно, что Ильича с приятелями немедленно арестовали, но на всякий случай, допуская, что история, которую они тут же, по прибытии, всем рассказали, может быть правдой, решили хорошо накормить. Благо только подъехала полевая кухня, Ильичу, Матвею и Николаю Петровичу достался и суп, и каша с тушенкой. И даже по два куска хлеба.

Перебежчики угостили красноармейцев немецкими сигаретами, благо в коляске обнаружился целый блок Зондер Мишунг.

Но порядок есть порядок, и с окруженцами начала работать армейская контрразведка.

Как и предполагали сказочники из СИС, справочка из госпиталя очень пригодилась. Начальник контрразведки тоже лежал в этом госпитале и прекрасно помнил эту медсестру, так что допрос как-то быстро перешел в теплую беседу.

Узнав, что у Евгения высшее образование, но он до сих пор сержантом по причине происхождения, контрразведчик написал рапорт на имя командарма о присвоении Обломову звания старшего лейтенанта.

У Матвея с Петровичем все еще проще и быстрее прошло – в той роте, которая как бы поймала переодетых перебежчиков, нашелся их однополчанин, который их признал и дал соответствующие заверения.

Обломову поручили возглавить 608 артиллерийский полк 165 стрелковой дивизии.

Евгений Ильич явился в распоряжение начдива полковника Василия Ивановича Морозова всего через три дня после благополучного выхода из окружения.

Василий Иванович, вместе с начальником штаба полковником Кулиничем склонились над картой, которую они уже видели каждую ночь во сне, ибо стояли они на одном месте уже почти полгода.

– Товарищ полковник, Старший лейтенант Обломов прибыл в Ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы, – и подал письмо командарма Яковлева.

– Тэкс, посмотрим, что нам пишет Всеволод Федорович, угу… Обломов Евгений Ильич, старший лейтенант, назначен командиром 608 артиллерийского полка 165 стрелковой дивизии. Да, брат, а ты раньше чем командовал.

– Ничем, товарищ полковник. Но в артиллерийском деле разбираюсь отлично. Отец был артиллеристом в первую мировую и я впитал, так сказать, с молоком

– Отца?! – закончил стоящий рядом начштаба и заржал

– Тэкс, ну что ж, впитал, говоришь, ну, давай тогда, принимай полк, людей у меня там катастрофически не хватает, всех перебило за последние полгода, а пополнение что-то слабо пополняется

– Товарищ полковник, разрешите обратиться

– слушаю

– Разрешите мне взять мужиков, с кем мы из окружения выходили, проверенные бойцы, по ходу дела четырех фрицев уложили и два транспортных средства экспроприировали, я, вон, кстати, на одном прикатил, – Ильич показал на мотоцикл, – а БТР фрицевский контрразведка себе забрала.

– ладно, герой, забирай своих бойцов, раз доверяешь и подойди-ка, – Морозов подвел Евгения к карте боевых действий.– вот тут мы окопались, тут фрицы, видишь ли, до них наши снаряды не долетают, поэтому можем только их атаки отбивать, а сами продвинуться не можем – их стволы по нам легко бьют.

– а что у нас на вооружении из артиллерии?

– четыре М-10 и семь 76-мм пушек

– не густо, – заметил Ильич, – а что из транспортных средств?

– лошади, и один ЗиСок, который на ладан дышит

– мне кажется, что без изменения диспозиции нам виктории не раздобыть, – заговорил Обломов белогвардейскими шаблонами

комдив и начштаба удивленно посмотрели на старшего лейтенанта

– надо ночью передвинуть орудия на километр в сторону немцев и под утро открыть огонь. При этом, я бы предложил и бойцов передвинуть перед артиллерией, чтобы сразу пойти в атаку, – не стушевался Обломов

– ну вот, старлей, давай, действуй. Петров, – Морозов позвал адъютанта, – садись со старшим лейтенантом к его мотоцикл и покажи дорогу до 608го. Я сейчас приказ подпишу и передашь начштаба Калинину. А бойцов твоих мы пришлем, – добавил Морозов, обращаясь уже к Евгению Ильичу.

Через двадцать минут Обломов уже гнал на своем мотоцикле на новое место назначения.

Хеннинг фон Тресков вышел из здания Адмиралтейства с двумя офицерами охраны и направился домой. Он всегда ходил до дома пешком, даже в плохую погоду. Это давало ему время подумать о своем без того, чтобы его отвлекали сотрудники, тем более, что он жил не так далеко – на Маннергеймштрассе в доме Белосельских-Белозерских, переделанном в резиденцию гаулейтера.

Пару часов назад ему позвонил Борман, который разговаривал с Клаусом Хассом. Произошло поистине чудовищное событие – нападение на посольство Германии, которое направлялось в Москву.

Он только вчера общался с фрау Шулленбург и ее коллегами, со Штольцем, с фройляйн фон Бюлов, а сегодня они уже все мертвы. Невыносимая история. Хеннинг рвался позвонить Жукову, но Борман потребовал этого не делать, он сам собирался позвонить и объясниться.

Гаулейтер был возмущен до глубины души. Прошло 17 лет, и, несмотря на все существовавшие еще между Советами и Рейхом проблемы, расстрел посольства казался чудовищным преступлением.

Хеннинг, несмотря на глубокие военные корни его семейства, был абсолютно миролюбивым человеком. Тогда, в марте 1943 года он реализовал дело все жизни – прекратил войну. Для этого потребовалось убить Гитлера, но ничего другого не представлялось возможным сделать для мира.

Все были загипнотизированы фюрером, его харизма делала людей послушными марионетками. Хеннинг часто замечал, как стекленели глаза у масс в присутствии руководителя фашистской Германии. Не стоило надеяться, что положение могут изменить убеждения и увещевания. Они, конечно, тоже были – фон Тресков общался и с фюрером, и с его приближенными, пытаясь отговорить от военных действий против Советов.

Но это только привело к тому, что Мюллер взял его на карандаш, и периодически вызывал в Гестапо для проведения «воспитательных» бесед. Обычно, эти беседы проходили рядом с пытошными, откуда доносились истошные крики арестантов.