Василий Панфилов - Отрочество 2 [СИ]

– Или повыше кто? – он задумался, мрачнея и подёргивая ус, – Н-да… очевидно, што вероятно. Не факт, далеко не факт… мелковат ты, как по мне, штоб Великий Князь…

– А пониже кто? – осведомился брат, – Сам бровкой повёл, и без всяких слов хотение исполнят.

Сказав, он тут же засмущался, и даже вжался немножечко в кресло.

– Очень может быть, што и да, – согласился Гиляровский с ноткой сомнения, – излишне ретивый… пожалуй. Есть категория служак, готовых впополам порваться ради одобрительного начальственного кивка. Тем паче… хм, других пополам рвать.

– Показать служебное рвение в деле, попавшем на вид начальству? – поинтересовался я, и дядя Гиляй кивнул в ответ, кусая задумчиво ус.

… - ещё и революционеры, – упавшим голосом сказал он несколько минут спустя, и мне стало неловко.

– Да ты тут при чём? – понял опекун моё состояние, усмехнувшись кривовато, – Просто один к одному всё, комом скаталось. Акция… пожалуй, што и нет. Не сейчас, по крайней мере. Не… острая. Уж поверь, я эту публику знаю получше. А вот нагадить, и крепенько, могут.

– Да хоть провокацию! – выпалил Санька, подавшись с дивана вперёд, – Што?! Вроде как от полиции нагадили, а сами в сторонке! Ты в тюрьме, у них – возможность в колокола бить, што самодержавие забижает…

– Обижает, – поправила его Мария Ивановна, вздыхая.

– … обижает, – послушно повторил брат, – и этот Сергей Сергеевич всё равно тебя через своё колено, под свою волю ломает. А?! Тут тебе и месть, и всё, што хочешь!

– Весьма вероятный сценарий, – захмурился Владимир Алексеевич, дёргая себя за ус, – дружный тандем полиции и революционеров, двигающийся в одном направлении, это достаточно серьёзная проблема. Не критичная в ином случае, но сейчас, пожалуй…

– Так! – он хлопнул ладонью по подлокотнику кресла, – Собирайся, поедешь…

– В Одессу? – оживился я, сразу вспомнив о Фире, тёте Песе и многочисленных приятелях и деловых партнёрах. Там-то небось ни одна полиция не достанет!

– Подальше, – хмыкнул дядя Гиляй понимающе, – и сильно. Соскучился? Дело молодое… Палестина, хм…

– Сергей Александрович, – подала голос Мария Ивановна, – председатель Императорского Православного Палестинского Общества, которое ведёт весьма деятельную политику на Святой Земле.

– Хм… – Владимир Алексеевич снова подёргал себя за ус, – Школы для беднейших слоёв населения, учительская семинария, обширный прозелитизм и благотворительность. Спасибо, Машенька, я это упустил из виду.

– Могут нагадить, – упавшим голосом констатировал я, – хотя бы по принципу ефрейторского зазора[i].

– Ну-ка? – оживился опекун, и я рассказал. Посмеялись, сбросив напряжение, но Палестина – увы, отпадает. Тамошняя первобытная простота нравов может здорово аукнуться: донесутся слухи о нелюбви Большого Белого Сахиба из Москвы, и – чик ножичком по горлу! С полным осознанием правоты и надеждой на Большую награду.

– В Европу… – опекун задумался, – аккредитации тебе не дадут, а вот в места с несколько более простыми нравами – пожалуй. Как тебе Африка?

– Здоровски! – выпалилось у меня, – Всегда хотел!

– А… я тоже, – решительно сказал Санька, весь напружинившись и приготовившись отстаивать своё право на Приключение, – Мне, как художнику, очень важно…

Он ажно задохнулся, не в силах подобрать слова, и только умоляюще переводил взгляд с меня на Владимира Алексеевича и Марию Ивановну, сразу же поджавшую губы. Я тут же закивал, и мы вдвоём принялись гипнотизировать опекунов.

Женщина быстро сдалась, и только вздохнула, махнув на нас рукой.

– Ну вот и решено, – усмехнулся Владимир Алексеевич, – Великобритания снова бряцает оружием, на сей раз в Южной Африке.

– Полагаю, – сказал он тоном умудрённого человека, – дальше нескольких стычек дело не зайдёт, а дальше либо быстрая аннексия, и у Британии появится новый доминион, либо – возобладает здравый смысл, и буры удовлетворят требования Великобритании, не доводя ситуацию до критической.

– Да Бог с ними! – отмахнулся я рукой, – Даже и без военных действий африканский антураж должен понравится читателям.

– Ага! – поддакнул Санька, – Я собираться! Жаль только, Мишку Федул Иваныч и дед точно не отпустят! А было б здоровски!

– Кажись, налево, – задумался Пономарёнок, чиркая спичками и пытаясь разглядеть в подземельях Хитровки условные метки.

– Потуши, дьявол! – рявкнула взлохмаченная голова, высунувшаяся из какой-то щели, – спать не дают!

Мишка отскочил с колотящимся сердцем, схватившись за подаренный братом револьвер. Выдохнув и несколько успокоившись, он устыдился своево испуга и решительно свернул налево…

… заблудившись самым решительным образом.

– Штоб я ещё раз, – бухтел он себе под нос, пробираясь впотьмах по подземелью, – да без Егорки сунулся сюда? Да ни в жисть!

Услышав поскуливание, Мишка решительно двинулся в тут сторону, здраво рассудив, што ни одна собака не станет по своей воле забираться глубоко по землю. И стало быть, либо она там с хозяином, либо недалече выход на поверхность.

Пару раз споткнувшись о валяющиеся под ногой булыганы, да вляпавшись ногой в кучу говна, неоспоримо свидетельствовавшего о близости жилья, подросток пошёл медленней.

– Терпи, – услыхал он чуть погодя чей-то пьяненький голос, – я кому сказал – терпи!

И снова этот щенячий скулёж, от которого заходится сердце. Шаг…

… эта картина навсегда осталась в памяти Мишки.

За небедным столом – с самоваром, водками, баранками и колбасой, пировали несколько нищих. Скулил же ребёнок, мальчик лет шести. Стоя у края стола, он с белым от ужаса лицом смотрел на своих мучителей, но даже и не пытался вырваться из цепких пальцев. Только тоска да обречённость запредельная во всей его покорной фигурке.

Кривой старик с пропитым лицом потянул его за руку, и открыл краник самовара, обваривая кипятком тонкую ручку.

– Терпи, – ханжеским тоном сказал он дрожащему всем телом ребёнку, скулящему от нестерпимой боли и ужаса, – Господь терпел, и нам велел!

Крепко вцепившись в ребёнка, старик раздувал широкие ноздри, будто впитывая страдания. На лице ево появилось странное выражение…

– Лицо иму обвари, – пьяно сказал кривому старику один из калунов помоложе, – для жалостливости штоб!

Мишка сам не понял, как выдернул револьвер. Выстрелы во влажном подземелье прозвучали глухо. Дёрнулись ноги одного из нищих, пытающегося спрятаться за большим сундуком, и Пономарёнок, оскалившись совершенно безумно, добил его выстрелом в голову.

Чувствуя опустошение в душе и какую-то глубинную правильность своих действий, он перезарядил револьвер, тяжко дыша в пропахшем сгоревшим порохом воздухе подземелья.