Владимир Малыгин - На боевом курсе [СИ]

С понятным подозрением слежу за его правой рукой. Той самой, с пузырьком. И уже более внятно отвечаю:

– Отлично!

Я и впрямь себя нормально чувствую. Какая потеря крови? Откуда? И порываюсь уцепиться руками за носилки и приподняться. Да какое там приподняться! Я встать хочу! Потому что всё ещё не чувствую я того, что действительно ранен.

И мой решительный порыв уходит в никуда. В землю, наверное. Потому что моя жалкая попытка сразу же вызывает яркую вспышку в глазах, кружится голова так, что мне снова кажется, что я валюсь набок и вокруг меня пляшет в хороводе и мой «Муромец», и доктор в штатском, и непонятно откуда вынырнувший и нависший сбоку Дудоров, и отступившая в сторону плотная группа служивого аэродромного люда. А потом снизу, от живота приходит тягучая сильная боль, сжимает горячей лапой сердце, вгрызается в голову, вспыхивает в ней ослепительной сверкающей вспышкой. И я снова проваливаюсь в такое спасительное безвременье. И ещё успеваю услышать истончающийся голос доктора и заметить тянущуюся ко мне руку с ненавистной склянкой…

В себя пришёл в кузове грузовика. От той же самой боли. И только теперь заметил рядом со мной ещё точно такие же носилки. Игнат! Лежит без чувств, голова безвольно на каждой кочке мотыляется из стороны в сторону. Да что они, не могли, что ли под голову ему что-нибудь подложить? Кое-как протягиваю руку и упираюсь ладонью в щёку товарищу. И вижу за Игнатом ещё одни носилки с накрытым шинелью чьим-то телом. Мёртвый? Да нет, живой. Вон, чья-то голова из-под серой полы показалась, белыми от боли глазами незнакомец на меня уставился. Из наших кто-то? Не узнаю никак.

Наконец-то! Мою руку мягко убирают и кладут на место, под мой бок, а голову казака с двух сторон придерживает опустившийся перед ним на колени морячок. Точно вижу, что матрос. В весьма даже почтенном возрасте. Да и мне-то какое дело? Главное, что поддерживает! И я снова закрываю глаза. Нет, не теряю сознание, просто прикрываю. Боль от тряски хоть и сильная, но и не такая уж вырубающая напрочь, скорее больше тревожащая, заставляющая бодрствовать. Но на особо больших кочках пошипеть всё равно пришлось. И, вообще, что-то отношение у меня к своему ранению какое-то несерьёзное, словно со стороны на себя смотрю.

Потом скрипят ворота, вижу проплывающую над головой въездную арку госпиталя. Стоически терплю нудный осмотр в приёмном покое, трясусь от холода, но держусь и всё-таки не срываюсь на ругань и выдерживаю последующую транспортировку на трясучей каталке по пустым гулким коридорам. Потом меня моют, что-то делают с бедром, но этого я уже не чувствую. И потому что наступил, видимо, предел моей выдержки. И потому что слишком много на меня разного сегодня навалилось, и я словно отстраняюсь сам от себя, будто плыву над собой в полусознании. И отрубаюсь окончательно после марлевой раздражающе-колючей и ужасно холодной маски в хирургическом кабинете. Или операционной…

Поправлялся я долго и нудно. Почти месяц. Пуля вошла в ногу и там осталась. Крови из меня вытекло… Полный сапог. А я в горячке и азарте боя этого и не заметил. Это мне потом уже всё рассказали. И про нашу успешную атаку на прожектора, как раз во время которой мы и попали под ружейный обстрел с кораблей. Это нам ещё повезло, что все пули по какому-то странному стечению обстоятельств пришлись на нашу кабину. Или немецкие матросы так специально целились. Снайперы по наши души, млин… Не суть важно. Важно другое. Попали в меня и в Игната. Остальные отделались лёгким, как говорят, испугом. Лежим с ним теперь в одной палате. Кроме нас тут ещё один пилот с того самого «Муромца», что под картечные разрывы попал. Как раз который мы и спасали. И спасли. Он, кстати, с нами тогда третьим в кузове ехал. Под шинелью.

И четвёртая коечка в палате занята молодым мичманом из Дикой дивизии. Представляете? Я тоже сразу удивился. Дикая дивизия и вдруг мичман. Потом утолил своё любопытство. Интересный человек оказался. Ходил вахтенным начальником на миноносце, а потом сам, добровольно, перешёл на должность командира пулемётного взвода. Надоело человеку ждать милости от судьбы, или, скорее, от начальства, решил самолично заняться своей карьерой. Как ни крути, а в пулемётчиках и звание на две ступени повыше и должность перспективнее…

Вот и лежим мы все тут, в этой палате, кое-как начинаем в себя приходить. Первое время мне вообще не до чего было. И больно после операции, и видеть никого не хотелось. А вдобавок ещё и сильная простуда навалилась. Так думаю, что ослаб сильно из-за потери крови и вдобавок промёрз – это-то я очень хорошо помню, потому как зубами от переохлаждения в приёмном покое что тот барабанщик стучал. Но это я так думаю, а доктор на общую слабость организма ссылается. Ну и ладно. Плохо то, что антибиотиков здесь нет. От слова вообще.

Потому-то я так долго и провалялся на больничной койке. И не только я один, а все мы. Тяжко было, как я понимаю. Кто-то из сестричек с нами почти постоянно находился, за нами присматривали.

Лишь на исходе второй недели начали кое-как приходить в себя и общаться между собой. Игнат вообще тяжёлый был, но тоже потихоньку оклемался. Тогда и медицинский пост из нашей палаты убрали. Ну и хорошо. Нет, когда рядышком постоянно кто-то сидит и за тобой присматривает, это здорово. Но и тяжко. Как говорится, не вздохнуть, не…

А Игнат молодец, справился, не дал себя заломать костлявой. Он ведь сразу две пули своим жилистым телом умудрился поймать. Потому как на полу лежал. Тоже крови потерял немеряно. Но там Семён сразу сориентировался и перевязал товарища, а я… А мне не до того было.

И пилота с того самого «Муромца», из-за которого мы в эту авантюру на прожектора сорвались, тогда же шрапнелью и зацепило. Как вообще они вернулись? Им же ещё вдобавок и один мотор разбило. Крылья с той же стороны в решето, кабину посекло. Но вернулись, долетели. Нет, хорошо, что настоял на втором пилоте на «Илюхах». И нам повезло, что с нами Дудоров полетел. Не будь его, так бы мы в море и упали…

Штурмовать блокированный со всех сторон Кенигсберг наше командование не стало. Напугать – напугало. Теперь бы суметь удержать эту блокаду. Насколько в осаждённом городе хватит продовольствия? Особенно если учесть, что поставки шли последнее время только морем. А в городе население значительно выросло после продвижения русской армии к берегам Вислы. Куда пруссаки драпали? Конечно, под защиту фортов, то есть в город. Ничего, поголодают, ослабнут и сдадутся на милость победителям. Нам, то есть. И солдатикам русским не придётся на подступах к городу головы свои класть.

В газетах вычитал… Не сам вычитал, кто-нибудь из дежурных сестричек нам каждое утро свежую прессу вслух прочитывал. Вроде политинформации, чтобы в курсе были. Положено так. Да, так вот – немцы не оставляют попыток прорваться к осаждённому городу со стороны моря. Но после того, как на минах подорвался флагман Беринга, броненосный крейсер «Фридрих», эти попытки носят скорее демонстративный характер. А минами Эссен все подходы засыпал. Английские подводные лодки ушли северо-западнее, в сторону Борнхольма. Кильский канал освободили, потопленное нами судно подняли. Но уже так свободно ходить перестали, опасаются минных полей и англичан.