Алексей Вязовский - Я спас СССР. Том II [litres]

Кобзон, извинившись еще раз за спешку, прощается с нами, а я решаю воспользоваться моментом и расспросить Пахмутову, почему далеко не все люди могут петь хотя бы на любительском уровне.

– Алексей, дело, может быть, просто в плохом контроле над голосом. Человек слышит ноту, но физически не может воспроизвести звук. Слышит, понимает, каким он должен быть, но попасть в нужный тон у него не получается. Это как в футболе – летящий мяч видишь, понимаешь, как нужно по нему ударить, но… все равно промахиваешься.

– А с особенностями строения связок это может быть как-то связано?

– Конечно, может! Колебания голосовых связок могут быть неравномерными. Иногда связки неправильно смыкаются или могут быть излишне сухими, что мешает им работать нужным образом. На Западе, говорят, есть специальные гели-смазки для гортани. Пшикаешь из баллончика в горло, потом распеваешься. Но у нас я такого не встречала в продаже.

Мы еще немного болтаем с Пахмутовой. Композитор советует мне поговорить со специалистом – фониатром. Заверяет, что музыкальный слух у меня точно есть, значит, нужно продолжать пробовать петь. Вздохнув, соглашаюсь. Слух есть, даже желание петь уже есть, а вокальных данных нет. Обидно…

Эта обида гложет меня, пока я спускаюсь по лестнице. Замерев на одном из лестничных пролетов, прислушиваюсь к СЛОВУ, зазвучавшему в голове. Какие-то новые мотивы вплетаются в божественное послание. И это мотивы… да, «Мгновений», их ни с чем не спутать. Я пытаюсь воспроизвести мелодию, просто банально подпеть. И в какой-то момент у меня вдруг это получается, словно внезапно лопается «обруч», сдавливавший до этого горло! Голос расцветает, распускается, и я наконец-то попадаю в мелодию.

«Не думай о секундах свысока…» – разносится по подъезду, бьется в двери, отражается от стен и окон. Получается мощно, громко и вроде бы ничуть не хуже, чем у Кобзона. Я легко меняю октавы, расширяя и расширяя диапазон своего внезапно прорезавшегося голоса, – от тенора через баритон к басу и обратно.

Из дверей выглядывают обалдевшие жильцы, с недоумением смотрят на меня. Очень хорошо понимаю их. Какой-то ненормальный бородатый парень устроил на лестнице концерт. Да еще какой! Резко обрываю свое пение и, перепрыгивая через ступеньки, спускаюсь вниз. Выскакиваю из подъезда и несусь к машине. Ошарашенно тру виски, а в голове все «поет СЛОВО». Просил у высших сил хорошие вокальные данные? Получи и распишись! Только что ты теперь со всем этим будешь делать?!

Всю обратную дорогу до МГУ я продолжаю радостно горланить за рулем. Пока вдруг не понимаю, что так, по-дурному, можно ведь и сорвать непривычное к вокалу горло. И буду я потом сипеть, как та же Фрося Бурлакова из фильма «Приходите завтра…». Усилием воли затыкаю себя, продолжая лишь тихонько мурлыкать под нос разные известные мелодии. Пока еду – решаю сегодня же взять у соседей по общаге гитару и попробовать восстановить некоторые старые навыки.

«Хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах». Пылая энтузиазмом и спеша воплотить в жизнь свои смелые гитарные замыслы, паркуюсь на стоянке у МГУ и несусь в общагу. На парадной лестнице чуть не сшибаю с ног Фурцеву-младшую. Девушка надела облегающее красное платье, украсилась голубым платком, повязав его на шею. Все эмгэушные дамы неодобрительно на нее смотрят. Но кто готов ей хоть что-то высказать? Нет таких. А я, интересно, справлюсь?

– Привет, Леш, а я тебя искала!

– Прости, Светик, очень спешу!

– Ну, пара минут-то у тебя найдется? – Меня бесцеремонно хватают под руку. – Я надолго не задержу.

Скриплю зубами, но проглатываю. Догадываюсь, о чем она хочет поговорить, но этот разговор точно не для чужих ушей. Где бы нам переговорить?.. О, «Волга» же есть!

– Свет, давай тогда в машине посидим и поговорим, чтобы в парк далеко не ходить.

Девушка удивленно смотрит на ключи в моей руке, потом кивает. Свидетели ей тоже не нужны, а стоянка у главного входа всегда полупустая, если нас там кто и увидит, так только кто-то из преподавателей.

– Откуда «Волга»?

– Знакомые одолжили. О чем ты хотела поговорить? – сразу беру быка за рога и не даю времени на раскачку.

– Я хочу извиниться за свою маму. Она не имела права так с тобой разговаривать.

– Не имела. А чего же она сама мне об этом не скажет?

– Так тебя же невозможно застать! Она пыталась позвонить, но тебя вечно нет в общежитии.

– Да, я уезжал на несколько дней.

– Вот! Поэтому я решила сама тебя поискать. Тем более сегодня у меня были дела в университете.

– Так вроде бы сессия закончилась?

– Закончилась, – согласно кивает Света. – Но завтра в МГУ приедет Генсек ООН, мама просила глянуть, как идет подготовка к визиту, и узнать, что еще не сделано.

Генсек ООН?! Это серьезно… Делаю легкое усилие, пытаясь вспомнить, кто у нас сейчас занимает этот ответственный пост. Выходит, что уже два года у руля ООН стоит нейтральная фигура – бирманец У Тан. Авторитетный политик, ярый противник апартеида и набирающей обороты войны во Вьетнаме, человек, очень много сделавший для Движения неприсоединения. В принципе даже интересно было бы с ним познакомиться. Может, напроситься завтра в группу принимающих лиц? Думаю, руководство МГУ мне не откажет. Я начал выстраивать многоходовку: беру сигнальный экземпляр «Города», иду в партком к Солодкову. Давно пора показаться там, напомнить о себе. Потом…

– Русин, ты меня слушаешь? – нетерпеливо прерывает мои размышления Светлана.

– Прости, задумался. Интересно было бы взглянуть на Генсека ООН, какой он?

– Хочешь, устрою?

Угу… А глаза-то у девушки такие честные – честные… И чем в этот раз мне придется заплатить за ее помощь? В прошлый, помнится, все обернулось добровольно-принудительным походом в Музей Васнецова. Считай, что отделался тогда легким испугом и строгим выговором от Фурцевой-старшей.

– Даже не знаю… пожалуй, нет. Дел много, мы на следующей неделе уезжаем с друзьями на юг, надо готовиться к поездке.

– Дикарями едете? – с легкой завистью интересуется младшая Фурцева.

– Дикарями. Недели на три-четыре.

– Везет вам! А я до конца лета на даче буду сидеть… – тянет так мечтательно.

Родненькая, куда ж тебе с таким маленьким ребенком и неразведенным мужем – на юг? Не раньше чем года через два.

Светлана замолкает, словно набирается духу, чтобы продолжить разговор, и я заранее напрягаюсь.

– Леш… мама вообще-то хотела лично перед тобой извиниться, поэтому приглашает тебя к нам в гости в эту субботу.

Ну вот мы наконец и добрались до самого главного. В гости, значит… То был я голодранцем и сволочью расчетливой, а теперь вдруг удостоен высокой чести переступить порог их дома. Как быстро все меняется. Искушение пойти туда, конечно, велико – очень хочется взглянуть в глаза Екатерины Алексеевны и вообще любопытно посмотреть, как она будет изворачиваться и извиняться передо мной. Да и вопросы с московскими театрами можно было бы решить мгновенно. Но уступить ей сейчас – себя не уважать. Надо выждать, проявить характер. Больше уважать будут. Да и отмазка у меня отличная на эту субботу.