Джон Шеттлер - Киров

— Но это могла быть атака, товарищ адмирал, — сказал Карпов, сохраняя нервное и напряженное выражение лица.

— Одной ракетой? Или одной торпедой? Карпов, вы сами стали бы кого-то атаковать подобным образом?

— С ядерной боеголовкой одной будет достаточно, товарищ адмирал.

— Верно, но все равно, не создать достаточной плотности огня, чтобы мы остались на плаву? И никакой повторной атаки? Вы полагаете, что системы противника также повреждены и они не знают, что мы все еще здесь, спокойно идем вперед на десяти узлах, всего минуту как выключив активный сонар?

Брови Карпова приподнялись. Это действительно не имело смысла. И такие вещи не укладывались в его тщательно упорядоченное восприятие мира, в рамках которого он мог иметь острый ум. Как когда корабль шел противолодочным зигзагом на тридцати узлах.

— Предполагаете ли вы, что «Слава» была уничтожена, товарищ адмирал?

— Я рассматриваю все возможности, капитан. И я понимаю вашу озабоченность. Именно поэтому мы продолжим разбираться. Если со «Славой» все в порядке, мы обнаружим его, или, по крайней мере, баржи, которые он буксировал. Если это была атака, я не считаю, что противник мог по каким-либо соображениям потопить и их.

— Но что, если «Слава» также подверглась ядерному удару? Баржи бы просто уничтожило.

— Время покажет. А чтобы сократить это время, немедленно подготовьте Ка-226. Он достигнет местоположения «Славы» за десять минут.

Он имел в виду разведывательный вертолет Ка-226, размещавшийся в корме корабля. Для подобной задачи он был идеален.

— Давайте посмотрим, Карпов, и ответим на все ваши вопросы раз и навсегда. Прикажите им запустить радиологические детекторы и провести сброс гидроакустических и инфракрасных буев, если они не обнаружат «Славу» визуально после выхода в район его последнего известного местоположения. Если это было нападение, то все станет ясно очень скоро. Даже если «Слава» была потоплена, мы обнаружим на дне ее корпус и инфракрасную сигнатуру. Экипажу оставаться на местах согласно боевому расписанию и завершать диагностику систем, чтобы восстановить боевую готовность. Пока что целей не видно, и мы больше ничего не можем сделать. Поднимите вертолет как можно скорее.

…Через двадцать минут они получили первый доклад с борта вертолета, но сигнал все еще был слабым и искаженным почти до нераспознаваемости. Это только подкрепило подозрения Карпова относительно того, что атмосфера до сих пор испытывала последствия ядерного взрыва. А когда с Ка-226 доложили, что не видят никаких признаков присутствия «Славы» или барж-целей, капитан еще больше уверился, что оперативная группа подверглась атаке. Он тревожно ходил по мостику, вглядываясь в сгущающийся туман, словно в любой момент ожидал появления из него приближающихся ракет.

Адмирал тем временем спокойно сидел в командирском кресле. Его глаза сузились, а задумчивый внешний вид явно сигнализировал окружающим не беспокоить его. Что же случилось с оперативной группой? На «Славе» находились 465 человек, еще 100 на «Орле». Где же, во имя Господа, они были теперь? Беспокоившее его все утро ощущение тревоги вернулось вновь. У него было ясное ощущение, что что-то случилось, но он не мог понять, что именно. А если Карпов оказался прав, и это действительно война?

Прибегнет ли НАТО к внезапному удару, возможно, с той малозаметной подводной лодки, что действовала в регионе не обнаруженной? «Орел» и «Слава» пропали, но его корабль, единственная реальная угроза в группе, остался нетронутым. Чем больше он думал об этом, тем больше начинал думать, что это была очередная катастрофа. Но если она случилась на «Орле», то куда делся «Слава»? Он находился дальше от подводной лодки, чем «Киров» и далеко за пределами зоны поражения 15-килотонной боеголовки. Эти сплошные странности парализовали его мышление. Это были словно кусочки мозаики, которые просто не подходили друг к другу, как бы он не пытался составить из них целостную картину.

Остальной персонал мостика сидел на своих постах, внимательные, осторожные, в некоторой степени стоящие на краю. На молодом лице Тарасова застыло болезненное и тревожное выражение. Он проверял и перепроверял свои системы, регулировал настройки и вслушивался, проводя рукой по волосам всякий раз, как вносил коррективы. Нахмуренные брови выдавали концентрацию, и было ясно, что он считал себя в некоторой степени ответственным за случившееся. Если корабль подвергся торпедной атаке, то почему он ничего не слышал?

Роденко, бормотавший себе под нос что-то по-украински [35] То, что у человека фамилия на – енко, разумеется, еще не значит, что он украинец и уважает украинскую мову. Вольский, вроде бы, польского ведь не употребляет , был столь же встревожен. Он был глазами корабля, в той же степени, в которой Тарасов был его ушами. Самым тревожным было то, что он не видел грозового фронта, который отслеживал ранее.

Николин сидел за оборудованием связи, листая кодовые книги и проверяя устройства приема и передачи. На всех обычных каналах связи стояла странная тишина, а особенно странным было молчание Североморска. Он отправил экстренное кодированное сообщение, и должен был немедленно получить ответ.

Некоторые из младших офицеров словно потерялись в своих широких русских душах. Они смотрели куда-то сквозь свои пульты, в потускневших глазах отражалось молочное свечение экранов, и каждом из них узнавался Yemelya, персонаж старой сказки, великий лодырь. Служба на корабле в море для них часто была бесконечно тусклой. Они ощущали, что что-то было не так, но не были причастны к дискуссиям старших офицеров, и поэтому просто следили за работой своих систем, регулировали настройки и вносили коррективы. Некоторые словно были потеряны, другие наоборот обеспокоены и пристально поглядывали на старших офицеров, которых случившееся явно довело до края.

С вертолета доложили об отсутствии следов радиации. Сбросив буи, они не обнаружили на дне никаких признаков обломков. Результаты даже передали Тарасову, чтобы он мог проверить показатели более опытными глазами и ушами. Однако там просто не было ничего. На инфракрасных системах, которые легко обнаружили бы след корпуса корабля, недавно получившего боевые повреждения, достаточные для потопления, тоже не было ничего необычного.

В этот момент Николину показалось, что сигнал с вертолета значительно усилился. Он слышал его гораздо четче, и, инстинктивно взглянув на Роденко, заметил, как тот радостно доложил:

— Четко наблюдаю Ка-226, — сказал он. — Интерференция утихла, — системы «Кирова», похоже, вернулись в отличное рабочее состояние, телеметрия с борта вертолета также поступала на экран Тарасова без искажений. Однако там просто не было ничего, и адмирал Вольский приказал вертолету вернуться на корабль. Взглянув вперед, он заметил, что море изменило цвет, снова становясь желтовато-серым.