Роман Буревой - Боги слепнут

– Ты что! – Торговец даже привстал с места, будто глазам не поверил.

– Ты сказал: закури, или высадишь. Вот я и закурил.

– Ну ты даёшь! – то ли восхищённо, то ли осуждающе покачал головой Марк

Библ, достал палочку и сунул меж зубов.

Элий выхватил из рук торговца коробочку и вытряхнул её содержимое за окно.

– Э-э-э… – только и провыл кратенько Библ, выронил изо рта наркотическую палочку, позабыв, что хотел закурить. Потом завизжал тонко и зло. В смуглом кулаке сверкнул коротенький ножик.

Но рука его тут же намертво оказалась прижатой к сиденью, а пальцы будто раздавило тисками. Ножик дзинькнул, закатываясь под сиденье.

– Сейчас будет станция, – прошипел Элий в ухо с массивной золотой серьгой.

– Там сойдёшь.

– Так ты… – ахнул понятливо торговец, и губы его плаксиво запрыгали. —

Да я… вижу, печалится человек, дай, думаю, помогу. Может, болит что, может плохо. Я по доброте душевной помочь хотел. Клянусь Геркулесом. Просто помочь.

– На станции сойдёшь или, клянусь Геркулесом, позову вигилов.

Элий отпустил незадачливого благодетеля. Библ поднялся, постоял, пошатываясь.

– Да вигилам плевать на зелье. Здесь все курят… все…

– Пошёл! – приказал Элий. И Библ исчез.

«Не надо было уезжать», – в который раз подумал Марк Проб.

Не надо было. Но почему? Знамений дурных не было. Предчувствий тоже. Была звенящая пустота, которая не давала вылупляться будущему. Пустота, затягивающая трясиной. Пустота, поглощающая голоса – богов, людей и гениев.

Нет гениев – понял вдруг Марк и ударил кулаком в стену. Стена незнакомая – гладкая, холодная и какая-то равнодушная, неживая. Стена дома, у которого нет ларов.

Марк повернул голову. Для этого потребовалось усилие. Для всего теперь требовалось усилие. Жизнь утратила вкус, сделалась пресной. Жизнь – это дом, в котором никто тебя не ждёт, никто не всплакнёт, когда уйдёшь. Дом, который не жаль покинуть. Марк Проб изумился – немного, совсем чуть-чуть. Неужто это его, центуриона специальной центурии вигилов, осаждают такие нелепые мысли.

Он, верно, болен. И вспомнил, что в самом деле болен. И холодная чужая стена – это стена в палате ожогового центра Эсквилинской больницы. И ещё он вспомнил, как авто свернуло с Аппиевой дороги…

Огромная толстенная ветка нависла над кроватью… крошечная голова с человечьим лицом и выпученными глазами закачалась на гибком стебле. Марк схватил со столика чашку и швырнул в голову…

– Ну вот, опять, – вздохнул младший медик, стирая воду с лица.

– Как он? – Фабия подняла не разбившуюся чашку и поставила на столик.

Фабия была в зеленом медицинском балахоне, в марлевой маске.

– Очень плох, – отвечал медик. – Не побудешь здесь, домна, пока не подействует лекарство? Боюсь, опять начнётся приступ.

– Что мне делать?

– Начнёт буянить – нажми кнопку вызова. А то у меня в седьмой палате ещё двое очень тяжёлых.

Медик ушёл. А Фабия придвинула лёгкий пластиковый стул и села. Два раза в месяц приходила она в Эсквилинскую больницу навестить безродных или забытых роднёю. Иметь собственных клиентов было Фабии слишком хлопотно. Но сообща общество вдов Третьей Северной войны патронировало больницу. Сегодня, получив в справочном имена одиноких больных, она с изумлением обнаружила в списке имя Марка Проба. Оказывается, этого молодого известного человека некому было навестить.

Фабия смотрела в лицо больного, силясь угадать, какие мысли бродят в мозгу центуриона. Чем-то Марк напоминал Гая Габиния, хотя и не был так безнадёжен. Своей беспомощностью походил, своей зависимостью от посторонних бездвижностью тела. Каплю за каплей роняла капельница в вену на руке, даруя успокоение. Марк затих, веки его стали смеживаться. Можно было теперь уйти. Но Фабия не уходила. Она вглядывалась в лицо больного. И ей начинало казаться, что отрывки бредовых мыслей, что оплели мозг Марка Проба, медленно покидают воспалённый мозг и плывут по воздуху, чтобы поселиться в голове Фабии. Это пугало. Но любопытство пересиливало и не давало подняться со стула. Она будет здесь сидеть и час, и два… может быть до самого заката, пока все образы Марка не поселятся в её голове.

…И вот уже пурпурная «триера» сворачивает с Аппиевой дороги…

Авто Макция Проба свернуло с Аппиевой дороги на узкую боковую дорогу.

Марк, сидевший на заднем сиденье, подозрительно посматривал на бесконечную аркаду акведука, под который они вот-вот должны были въехать. Что-то не нравилось ему в мелькании бесчисленных арок. Что-то смущало. Он и сам не знал – что. Что-то не так, совершенно не так… Плохо… все плохо…

– Не понимаю, почему ты нянчишься с этим Бенитом? – раздражённо спросил

Марк. – Я уверен, что именно он изнасиловал Марцию. Хотел стравить Элия с Руфином. Очень тонкий расчёт. А теперь все эти убийства, поджоги. Тут явная связь. Как будто кто-то исполняет желания, причём самые мерзкие.

– Ты можешь доказать вину Бенита? – спросил Макций.

– В суде нет. Но мы можем начать кампанию в прессе.

– Не тебе сражаться на страницах вестников с Бенитом. Он мигом собьёт тебя с исходной позиции [50].

– Послушай только, что пишет Бенит в своём «Первооткрывателе»! «Римлян сотни лет отучали от настоящих желаний. Пора вспомнить, что римляне – народ завоевателей! Чтобы вернуть народу величие, надо заставить его сражаться. Даже если он этого не хочет. С последней войны миновало более двадцати лет. Выросло поколение, которое не знает, что такое война. Пора поднять в обществе температуру». Ты только послушай! Каково! Поднять температуру. Ты потерял единственного сына, я вырос сиротой. А этот тип мечтает о новой бойне. Да он наверняка самый последний трус.

– Даже если он смельчак – это что-то меняет?

– Зачем этому типу поднимать температуру, скажи?

– Он хочет абсолютной власти. У людей слишком бедная фантазия. Все, что они могут придумать, – это попытаться вернуть прошлое. «Кто видел настоящее, тот уже видел все, бывшее в течение вечности, и все, что ещё будет в течение беспредельного времени. Ибо все однородно и единообразно» [51]. – Макций Проб неожиданно замолчал. – Кстати, нет никаких известий от Квинта?

– Нет, – покачал головой Марк Проб. – Ты думаешь, что…

– Я ничего не думаю, – поспешно оборвал его престарелый диктатор.

И тут огромный желтовато-коричневый ствол повис над дорогой. Марк не успел даже крикнуть: берегись. Водитель затормозил. Но было поздно. Ствол изогнулся, длинные чёрные щупальца протянулись к горлу старика, обвились вокруг его шеи и вырвали слабое тело из машины. Марк заворожённо смотрел, как чёрные гибкие «пальцы» оплетают худую вздрагивающую спину, кольцами свиваются вокруг шеи. В следующее мгновение, опомнившись, центурион выхватил меч. И тут же увидел, что щупальца тянутся к нему, ползут, закручиваясь усиками гигантского гороха. Марк рубанул наугад, чёрная липкая жидкость с шипением брызнула на дорогу, на обитые пурпуром сиденья авто. Тонко вскрикнул водитель, борясь с неведомой тварью. Марк увидел тело деда, поднятое над вершиною пинии. Старый диктатор ещё был жив. Его выпученные бесцветные глаза смотрели на Марка и умоляли: спаси. Раскрытый рот с бледными дёснами и белый лоскут языка… И вдруг рот наполнился вишнёво-красным. Марк принялся рубить уже не по щупальцам, а по толстому, похожему на могучее древо телу неведомой твари. Клинок оставлял на туловище глубокие раны, и из них, шипя, выливалась чёрная густая жидкость. Тварь перекручивалась кольцами и отползала, и наконец Марк увидел голову – подлинно человеческую крошечную голову с маленькими голубыми глазками. Голова смотрела на центуриона немигающим взглядом, и изо рта по подбородку с редкой белесой бородёнкой стекала все та же чёрная жидкость. Эта уродливая человеческая голова ужаснула центуриона куда больше, чем огромное змеевидное туловище, что свисало с акведука. Марк ударил ещё раз с такой яростью, что едва не перерубил монстра пополам. Во всяком случае что-то важное удар повредил. Взметнувшаяся до самой вершины пинии голова внезапно рухнула вниз, щупальца опали, как завядшие под палящим солнцем срезанные сорняки. Тварь выронила тело диктатора и замерла. Вернее, замерла одна её верхняя половина, а вторая отчаянно извивалась, дёргалась, хватала змеевидными отростками все подряд. Из глубоких ран продолжала хлестать вонючая жидкость.