Игорь Кулаков - Форк 1941 [СИ]

Товарищ Запорожец, ранее хорошо так накачанный Сталиным, получивший несколько всё разъяснивших фраз о назревавших событиях, рьяно взялся за контроль над новыми указаниями ЦК и лично товарища Сталина. Колебаться строго в соответствии с генеральной линией – старая советская забава.

Вторжение и захват Германией Югославии и Греции были без всяких иносказаний и оправданий честно обрисованы в советской печати. С сопутствующими всей советской пропаганде клеймением «поджигателей войны». Что оставило в Берлине весьма тягостное впечатление, особенно на фоне видимой доброжелательности по отношению к германской делегации на майском параде.

И в политической работе с личным составом РККА стали говорить о том, что немцы собираются делать с нами в случае войны и своей победы. Прозвучали первые, осторожные слова о расистских планах немцев насчёт граждан СССР. Увы, многие бойцы РККА (да и остальные наши граждане) скоро поймут, что это совсем не преувеличение наших пропагандистов.

Расцветавший зеленью май откровенно порадовал Сталина тем, что уже «не спугнёшь» и немцы не начнут раньше (не важно, по какой-либо из причин). Заодно и собственное население недоумение испытывать не будет. А «сообщения ТАСС» в этот раз не будет, да и после 22 июня меньше вопросов возникнет.

За всё – ответственны «подлые капиталисты»…

Развивая тезисы майской речи наркома обороны, пакты с Германией и Японией предельно откровенно были названы в печати способом оттянуть время и «миролюбивой попыткой» избежать вреда для СССР. Заодно и «тайные протоколы» из пакта с Германией опубликовали. И первыми показали пальцем на немцев. Мы, дескать, подобрали то, что «плохо лежало» и принадлежало нам раньше, во времена Российской империи.

Это была информационная бомба! Первые два дня не только в Берлине, но и из Великобритании и из США официально ничего не было слышно, пресса же шумела вовсю (причём значительная часть комментариев сводилась к одному «отчего именно сейчас диктаторы поссорились…»), а реакции на государственном уровне не было. Но ух какая, полная агрессии нота прилетела затем из Берлина! С обвинениями и угрозами.

Кто успел, тот и съел… раз уж бить горшки, то подобранный верно момент – чуть ли не главное.

Со скрипом, после размышлений и мер по антибиотикам, Сталин дал добро на доступ к попаданцу двум доверенным медицинским светилам – гордости СССР – Бурденко и Вишневскому. Но не им одним, чему способствовал крайне неровный разговор с академиком Иоффе…

Май 1941. И. В. Сталин, А. Ф. Иоффе.

Курчатов, изложив своё, оставил их вдвоём, а Сталин приготовился выслушать попросившего о дополнительном времени академика.

А тот, вопреки предполагаемому поначалу Сталиным рассмотрению требующих особых мер с его стороны каких-то вопросов, связанных с другим, курируемым по научной части Иоффе проекте – полупроводниковом, поднял совсем иную тему.

Преждевременную. И крайне не актуальную, на первый взгляд вождя. Особенно в последний мирный, уже не год, а месяц, перед войной…

Впрочем, предисловие Абрама Фёдоровича, из которого была выхвачена основная идея, он дослушал, прежде чем прервать того:

— Вы, товарищ Иоффе, хорошо понимаете, что ваше предложение может быть необдуманным и… поспешным?

Раздражение против осмелевшего и почувствовавшего себя незаменимым академика накатило волной. Но старый еврей, увенчанный многими регалиями, никогда не шедший против линии партии, бестрепетно вынес тяжёлый взгляд горца.

— Товарищ Сталин, прошу разрешения изложить все подробности и высказать все соображения, на основе которых я сделал такой вывод.

— Что же… — уже беря себя в руки, дал тому разрешение продолжать Сталин, — …слушаю вас. Лишние полчаса всё же ничего не решают, раз уж вы так настойчивы. Мы выслушаем, чем вы аргументируете расширение списка.

Предложение и рассказ Иоффе удивительно, несмотря на первоначальное открытое неприятие, резонировало с его, Сталина, размышлениями о будущем страны, на это хорошо и легло то, что ему «принёс в клювике» Иоффе, когда разъяснил подробнее свою просьбу расширить список допущенных к сведениям из будущего за счёт его коллег из Академии наук.

Возможно это совпадение и стало решающими доводом. Не полностью сразу осознанным, но личным, а не навязанным, пусть и уважаемым собеседником, выводом. Совпавшим с аргументами в той же логической цепи рассуждений, которую ему явил академик, которого столь очевидно подвигли какие-то очередные рассказы и «показы» Рожкова о вполне настоящих чудесах блистающего, загадочного, манящего множеством своих непредсказанных здесь, в сороковых никем и таких доступных от присутствия потомка в шаговой доступности сейчас тайн из… такого подлого будущего.

Повернись к нему, задай любой вопрос – и получишь ответ! Беспощадный в честности, без выгоды для говорящего, почти полностью зависящего от его, Сталина воли и доброго расположения. На любую тему. А лучше всего, попробовав поговорив очередной раз «по душам» с пришельцем, поймать в беседе что-то новенькое и… потянув за данную нить разговора, открыть новую бездну манящего и загадочного.

В котором одному можно утонуть.

Первый раз в истории человечество получило возможность задать вопросы будущему. И получить ответ…

Настоящий потомок – правдивый, дарящий достоверностью тысяч невозможных и непредставимых деталей, со злыми, язвительными и столь влекущими речами, так не похожими на словеса туманных прорицаний бесчисленных «пророков» и шарлатанов прожитых эпох.

Но это будущее было опасным. Крайне опасным. Оно растоптало мечту о всеобщем равенстве и обрушении мира эксплуатации пролетариата. Просто подменив сам мир. Там не было нужды в яростной вооружённой борьбе за свои права. Слишком много соблазнов являло будущее. Такое близкое, как оказалось. Что такое несколько десятков – меньше сотни лет?

Больше всего Сталина задели не завуалированные (и не очень) упрёки по поводу репрессий, а простая (и невинная с точки зрения самого Рожкова) фраза – «бессребренником быть очень плохо».

— Дать возможность зарабатывать деньги и дать возможность их тратить. Одно прилагается к другому. Только так, — настаивал потомок.

А там, в будущем – многого было добиться проще. Просто выбрав иную профессию, просто уехав в другую страну, просто приняв предложенный обществом путь… другие идеалы, другие устремления, иные образы будущего для них самих… всего несколько поколений, а как поменялись люди…

Индивидуалисты и единоличники. Как ни старался Сталин быть объективно-беспристрастным, лёгкое презрение к жителям сытенького буржуазного будущего никуда не девалось. Как только (приняв за истину описание дел из рассказов попаданца) за счет науки, технического прогресса и тех социальных завоеваний, которое их(не его!) поколение выбило из капиталистов, более-менее стало хватать на минимально пристойную жизнь, потомков перестали волновать идеалы… и стало важнее то, что тот же потомок, в своей привычной язвительности по отношении ко всему называл «потребля№;твом».