Елена Ершова - Рубедо [СИ]

— Они мои, — упрямо буркнул Родион и прошептал совсем тихо, под нос: — Я не имею права…

— Кого бы ты ни покрывал, — жестко заметила Марго, — это бесчестный человек. Он подставил…

Мальчишка вдруг поднял лицо. Взгляд, всегда мягкий, задумчивый и будто бы погруженный внутрь, заострился и оледенел.

— Не смей! Ты не понимаешь, Рита!

Выпалил и осекся, нахохлился. Подпалины на рубашке выступили отчетливо и ярко — так бывало, когда Фрида, совсем юная и только поступившая в услужение, забывала вовремя убрать с сорочки нагретый утюг.

Марго не успела спросить: время вышло, и ее — взволнованную и злую, — повели назад.

— Он знает, Отто! — цедила она между глотками воды, обеими руками сжимая стакан, и нервно оглядывая кабинет инспектора Вебера, точно выискивала следы пребывания здесь настоящего злоумышленника. — Но боится сказать. А, может, ему окончательно задурили голову.

— Вы были на аудиенции у его высочества, Маргарита, — совершенно неуместно не то спросил, не то заметил Вебер.

— Вы в курсе?

Инспектор подкрутил ус, усмехнулся.

— Мне доложили сегодня утром.

Марго отставила стакан.

— Вы следили за мной, Отто?

— Не за вами.

Она сперва нахмурилась, потом вспомнила:

«Дворец напичкан шпионами. Подсматривают. Вынюхивают. А теперь проникли в мой собственный кабинет!»

— Я видела кронпринца здесь, — проговорила она, давя в груди закипающее волнение. — Той ночью, когда арестовали Родиона. Ведь он тоже был в борделе на Шмерценгассе, так? Скажите мне, Отто!

— Тише! — инспектор сдвинул брови и быстро глянул на запертую дверь, на зарешеченные окна, потом придвинулся к Марго и заговорил, понизив голос и тщательно подбирая слова: — Вы поступили опрометчиво, Маргарита. Похоже, хваленая выдержка оставила вас, раз вы решили в обход меня и моего начальства просить о помощи у августейших особ.

Марго вскочила, порываясь ответить, но жесткая рука инспектора вернула ее на стул.

— Сидите! — нотки, не терпящие возражений, показались ей знакомым — так говорил покойный муж, и Марго привычно застыла, переплетя пальцы и в тревоге глядя в свинцово-серые глаза полицейского. — Пока я мало могу сделать для вас, но перевести вашего брата в более щадящие условия я в состоянии. Был, — поправился Вебер, от этого короткого слова в груди похолодело и сжалось. — Но после вашего прошения, — инспектор скривился, точно высказанное слово причинило ему боль, — к герру Зореву присмотрятся особенно тщательно. Уже спрашивали стенографию его допроса…

— Боже! — простонала Марго.

— Именно, — быстро ответил Вебер. — А скоро начнут копать и под вас, не сомневайтесь. К тому же, вы сами проболтались перед его высочеством о своей связи с полицией.

— Его высочество принял меня за шпика!

— И не без основания. Он находится под наблюдением двадцать четыре часа в сутки.

— И вы знали, что кронпринц был на Шмерценгассе? — выпалила Марго, стискивая резную спинку.

— Кронпринц Эттингенский почетный гость этого заведения.

Марго застонала, прикрыв дрожащими пальцами глаза.

Конечно, он лгал. Все, что было сказано в том жарко натопленном кабинете, было ложью.

— Я не могу поверить, Отто… Наследник империи не может…

— Уж поверьте, — отрезал Вебер. — Ради будущей жертвы можно простить некоторые слабости, поэтому сейчас Спасителю позволено все.

— Даже ломать чужие жизни?

Марго била дрожь. Она глядела на инспектора, но видела не его — только лицо Авьенского наследника, иконописное, выложенное мозаикой, в ладонях — огонь, вместо глаз — два пустых янтаря.

Орудие Господа, в которое вдохнули силу, но забыли вложить душу.

Спаситель, который не пожелал спасти.

— Вы слушаете?

Марго встрепенулась, мозаика рассыпалась на искры, и перед ней снова очутилось сосредоточенное и вспотевшее лицо инспектора.

— Я говорил, что попробую поправить ту плачевную ситуацию, в которой вы оказались по милости вашего брата и вашей собственной неосмотрительности, — повторил Вебер. — Но… в ответ на небольшую услугу.

Она сглотнула, побелела лицом. Где-то на краю сознания гнусно захихикал покойный барон.

Бесчестье или смерть?

Если смерть грозит Родиону, то бесчестье Марго переживет, ее жизнь и так стоит меньше булавки.

— Вы так побледнели! — услышала она голос Вебера. — Позвольте, я не собираюсь предлагать ничего предосудительного и, тем более, противозаконного. Вот, — он выложил на стол два картонных, пестро расписанных прямоугольника, — я, без вашего позволения, рискнул приобрести пару билетов на открытие театрального сезона. Вы не откажете в удовольствии сопроводить меня в ложу?

Марго в оцепенении глядела на билеты.

— Я понимаю, в такой момент, — поспешно продолжил инспектор. — Быть может, неуместный. Но тем важнее вам сейчас отвлечься. Тем более, первая в сезоне постановка, знаменитый «Иеронимо», соберет немало почетных гостей, я бы мог познакомить вас с некоторыми… Прошу вас, не отказывайтесь.

Вебер вложил картонку в ладонь Марго, и она машинально сжала билет — он пах бумагой и краской, плотный, оттиснутый на хорошей машинке. Вроде той, на которой печатали скандальные статьи.

— Подумайте, Маргарита, — повторил Вебер и накрыл ее пальцы своими. — Обещайте.

— Да, — ответила она, поднимаясь. — Я обещаю подумать, Отто.

Потом инспектор проводил ее до экипажа, учтиво подсадил и заплатил кучеру — Марго не возражала. Ее руки еще чувствовали прикосновение Вебера.

Под кого ты ляжешь, маленькая свинка? Театр — ведь это только предлог. Его высочество спустил тебя с лестницы, инспектор — примет в свою постель.

Марго зло ударила кулаком по сиденью и крикнула кучеру поворачивать к набережной.

Там было немного свежее, просторнее. На противоположном берегу Данара раскинулся парк — оттуда доносился легкомысленный вальс. Над головою — глубокое небо, а в груди так тяжко, точно сердце обратилось в камень. Если перегнуться через перила и спрыгнуть — утянет на дно.

Марго отпрянула, глотая горячий августовский воздух. Мимо, презрительно щурясь и покачивая над головами кружевными зонтиками, прошли чопорные фрау. На тумбах пестрели афиши, исполненные в тех же цветах, что билет в руках Марго, обещая лучшую постановку знаменитой пьесы и присутствие самих коронованных особ.

Марго долго смотрела на них, отгородившись от мира невидимой скорлупой, куда больше не попадали ни посторонние звуки, ни запахи, ни цвета. А были только эти крикливые бумажки, только картонный билет в руках. Да еще огненная Холь-птица взирала с герба, как олицетворение бесконечного цикла смертей и перерождений.

На что ты пойдешь ради любви, Маргарита?

Она уже знала ответ.