Елена Ершова - Рубедо [СИ]

— Найдите формулу, граф. Поддержите мои начинания. Несколько капель ламмервайна — и вам больше не понадобится Спаситель. Никому. Никогда.

Он не слышал, что ответил Медши — в конце концов, о ходе экспериментов ему отчитывался Натаниэль, а граф лишь обеспечивал прикрытие от любопытных глаз епископа Дьюлы, — зато в короткую паузу между трелями флейт расслышал знакомый матушкин смех. Склонившись к ее плечу, старый волокита что-то нашептывал императрице на ухо. Вспыхнув, Генрих отставил бокал на край стола и, одернув китель, шагнул обратно в бальную залу.

Танцующие пары расступались перед ним. Привычно, повинуясь давно заведенному механизму: прервать танец, склониться в поклоне или реверансе, приклеить на лица улыбки, опалить восторгом и обожанием.

От каждого взгляда под кожей Генриха вспыхивало по искре, и, когда он приблизился к матушке, огонь вовсю гулял по венам.

— Ваше сиятельство, позвольте, — твердо проговорил он, небрежно разворачивая старика за плечо.

— Генрих! — едва шевельнула губами императрица, отшатываясь и бледнея. — Приличия…

— Сегодня устанавливаю я, — запальчиво докончил он. — Вы обещали мне второй танец, и вот я пришел взять обещанное.

— Конечно, ваше высочество, — тесть наклонил седую макушку. Его подбородок трясся, во взгляде блуждала растерянность. — Простите, что нарушил…

— Прощаю, — через плечо бросил Генрих, мягко подхватывая безвольную руку матери.

— Благословите!

— Во славу Господа и именем моим, — он притянул императрицу ближе и заглянул в ее застывшее лицо. — Вы редко держите обещания, не так ли?

— Ты сам покинул нас невежливо и преждевременно, Генрих, — она, наконец, справилась с волнением, и маска на ее лице разгладилась. — Хотя могу тебя понять. Карлу Фридриху пришлось вальсировать с невесткой, а она танцует как верблюд!

— Не забывайте, что говорите о моей жене, — с досадой ответил Генрих, втайне признавая матушкину правоту.

— Мое сердце разрывается, когда я говорю о ней. Гляди, гляди! — приникнув к сыну и заставив того вздрогнуть от сладкого смущения, она украдкой глянула на танцующих и недовольно сдвинула брови. — Нет ни изящества, ни такта. Ужасно!

— Зато изящество и такт в наличии у тестя. Он уже успел обаять вас?

— Ты ревнуешь, дорогой?

— Я? Ревную? — делано возмутился Генрих, но сразу же покаялся: — Ревную. А еще опасаюсь за вас.

— Из-за этого ужасного покушения?

— Да. Я испугался, что вы могли пострадать. А теперь боюсь, что переживания скажутся на вашем здоровье. Или, того хуже, вы покинете Авьен…

Она неловко рассмеялась, отводя глаза.

— Я ведь обещала, дорогой.

— От одной мысли, что могу потерять вас, я схожу с ума.

— Мой милый мальчик! — с улыбкой произнесла императрица, выпростав руку и дотронувшись до его щеки. — Сегодня я гордилась тобой.

Генрих выдохнул, порывисто поцеловал ее пальцы, и она тут же возвратила руку на его плечо.

— Я ждал этих слов больше всего на свете, — признался он, любуясь, как кровь снова приливает к матушкиным щекам, довольствуясь уже тем, что находится от нее так близко. — Как жаль, что никогда не услышу того же от отца.

— Он огорчен твоим выбором, Генрих. Так же, как и я.

— Вы не рады за меня, матушка?

— Я радуюсь, что ты, наконец, остепенишься. Твоя рассеянная жизнь… — она вздохнула, приподнимая брови и с надеждой заглядывая в его лицо. — Все эти слухи, что доходят до меня… они отвратительны, милый.

— Я отвратителен вам?

— Ты слишком легкомыслен, — огорченно ответила императрица и совсем тихо добавила: — И от тебя снова пахнет вином…

— Я не могу выпить на собственный юбилей и свадьбу? — поморщился он, замедляя шаг. Отгремели и повисли эхом последние аккорды. Пары остановились, и Генрих остановился тоже, однако, не выпуская ладони матушки.

— Прошу тебя, будь умереннее! — сказала она. — В конце концов, сегодня тебе придется исполнить супружеский долг.

— За это не волнуйтесь, — холодно ответил Генрих. — Я помню о долге перед фамилией и короной. У Авьена будет наследник… — и, нахмурившись, добавил: — Но, возможно, в нем и не будет столь острой необходимости.

— О чем ты?

Он сжал ее ладонь сильнее, удерживая бродящее по венам пламя.

— Послушайте, — заговорил, срываясь. — Я должен признаться вам… Наверное, теперь не лучшее время, но я так долго никому не говорил о своих изысканиях. Я знаю, вы поддержите меня и…

За окном грохнули залпы.

Императрица испуганно вздрогнула, но сейчас же обмякла: стекла окрасились разноцветьем, по паркету запрыгали отраженные блики салюта.

— Ах, красота! — зал наполнился щебетаньем. Сестры Ингрид и Софья как по команде бросились к распахнутым балконным дверям. За ними потянулись прочие гости.

— Смотрите, смотрите!

— Еще!

И снова бахнуло.

Императрица нетерпеливо дернула Генриха за рукав:

— Идем же! Ты пропустишь праздничный салют в свою честь!

— Подождите, мама, я ведь хотел кое-что вам сказать…

— Ах, неужели это не подождет всего пару минуток? — всплеснула она руками. — Ведь я сама выбирала шутихи. Прошу тебя, милый!

— Вы словно маленькая девочка! — засмеялся Генрих, сдаваясь. — Но мне приятна ваша забота.

Он позволил увлечь себя на балкон.

Императрица облокотилась о перила, и Генрих встал рядом, касаясь своим плечом ее обнаженного плеча.

За спинами толпились гости. Звенели бокалы. Дамы ахали, шелестя юбками и веерами. Но было ли до них дело?

— Вы самая красивая женщина империи, — тихо заметил он, не сводя восхищенного взгляда с мягкого и правильного профиля, и почти не глядя, как над крышами Авьена распускаются огненные бутоны.

— Надеюсь на это, мой мальчик, — рассеянно ответила императрица. — Запомни меня такой, прежде чем я увяну.

— Я буду любить вас и в старости.

— Старость! — воскликнула она, ежась, точно от озноба, и огненные нити салюта вызеленили ее лицо. — Какое ужасное слово. Пожалуйста, Генрих, не произноси его никогда!

— Оно гораздо лучше слова «смерть».

— Не для женщины, — возразила императрица, приникая к плечу сына и вздрагивая от каждого залпа. — Ах, это так мучительно! Видеть, как прежде безупречная кожа дряхлеет и покрывается морщинами. Волосы тускнеют. В глазах пропадает блеск… нет-нет! Это гораздо хуже смерти, милый! Это медленный распад. Как хорошо, что ты не увидишь… — Тут она запнулась и, испуганно подняв глаза, произнесла виновато: — Прости.

Генрих выпрямился и оледенел.

— Ерунда, — как можно небрежнее ответил он, не показывая, насколько его задели слова матушки. — Однажды это все равно произойдет. И даже несмотря на то, что я с особым вниманием отношусь к вашему спокойствию и здоровью, все же надеюсь, моя смерть случится гораздо позже условленного срока.