Елена Ершова - Рубедо [СИ]

— И поживее, милейшая!

— Простите, — пискнула служанка, отмирая и, наконец, подпрыгнув в книксене. — Фрау нет дома. Заглянула на секундочку, взяла бумаги и снова уехала.

— Куда?! — простонал Генрих, хватаясь за притолоку. Старое дерево скрипнуло, обуглилось под ладонью.

— Не могу знать, ваше высочество. Но я передам фрау, когда вернется. Как прикажете вас представить, ваше высочество?

— А вы не видите? — с досадой ответил Генрих, краем глаза выхватывая из мрака собственный портрет — в парадном кителе и орденах, с рукой, поднятой для благословения.

— Да, ваше высочество! — снова подпрыгнула служанка. — Я передам, ваше высочество. Храни вас Бог, ваше высочество!

— Храни и вас…

Пошатываясь, медленно спустился с лестницы, ловя спиной восторженное:

— Кому расскажу — не поверят!

Генрих тяжело запрыгнул в экипаж: тоска выжигала ребра, от напряжения сводило скулы.

— Кристоф, — окликнул кучера. — Поезжай на Леберштрассе. Высадишь меня, потом вернешься. И проследи за особняком баронессы! Как только она появится — дай мне знать!

Откинулся на сиденье, ладонями сжав виски.

Когда пламя разъедает изнутри, лучшее, что можно сделать — это успокоиться и переждать бурю. А Марци — земная, понятная, хозяйственная Марци, — лучше других знает, как укротить огонь, и примет его без осуждений и рассуждений. И не будет расспрашивать ни о чем.

Полицейский участок, Бундесштрассе.

Лицо инспектора выражало сосредоточенность, и Марго томилась ожиданием, настороженно вздрагивая от каждого скрипа половиц и шороха бумаг под пальцами Вебера.

— Что ж, подытожим, — наконец произнес он, и Марго в надежде подалась навстречу. — Значит, эти бумаги пришли от вашего адвоката. А эти вы нашли в архивах мужа?

— Все так, Отто, — подтвердила Марго, умолчав, откуда у нее оказались счета и долговые расписки барона. За их изучением она провела не один долгий осенний вечер, а потому, увидев подпись отца, сразу вспомнила, где видела ее раньше.

— Не буду ходить вокруг да около, — продолжил Вебер. — По результатам графологической экспертизы установлено, что почерк и подпись сделаны одним человеком.

— Одним! — Марго оттянула давивший на шею воротник, ловя губами сгустившийся до трескучей ваты воздух.

Она не помнила толком ни голоса, ни лица, лишь разрозненные обрывки разговоров. Порой, просыпаясь в приютской кровати, Марго силилась вспомнить отцовскую улыбку, взгляд, касание — все, что могло бы напомнить о былом счастье. Но прошлое осыпалось золой, и что осталось Марго? Стилет с изображением бражника и размашистая подпись в документах.

— Может, воды?

Голос инспектора — участливый и далекий, — едва пробился через обложивший голову шум. Марго мотнула головой и тяжело опустилась на стул.

— Нет-нет, — сказала быстро, выныривая из замешательства, как со дна пруда. — Нет, Отто, продолжайте.

И сжала дрожащими пальцами платок. Подпись отца — летящая и крупная, — стояла перед глазами как даггеротипический отпечаток.

— Этой бумаге, — Вебер ткнул пальцем в земельные документы, — тринадцать лет, и она напечатана на славийском. А долговой расписке вашего мужа — двадцать пять, и здесь стоит авьенский герб. Вы понимаете, Маргарита, что это значит?

— Пожалуй, — она еще пыталась выровнять дыхание. — Документы на землю оформлены уже при рождении Родиона, а долговая расписка написана еще до меня.

— Верно, — подтвердил Вебер. — Более того, она написана на авьенском и в Авьене.

Он умолк, ожидая ответа и слегка приподняв брови. Серые глаза — внимательные, строгие, — буравили лицо. Марго трепетала под этим взглядом — не зная, что сказать, куда девать руки. Внутренний голос — голос барона фон Штейгера, — молчал, и от этого Марго ощущала себя особенно скверно: точно корабль без компаса. Поди знай, куда плыть.

— Возможно, ваш отец и муж были знакомы? — предположил Вебер.

Марго вздрогнула и сильнее сжала платок.

— Не знаю, — громким шепотом ответила она. — Нет, нет…

От одной этой мысли бросало в дрожь. Кем мог быть ее отец? Секретарем барона? Управляющим?

В памяти раздувшимся трупом всплыло лицо фон Штейгера: такое же одутловатое, отливающее в желтизну. Взглядом он придирчиво ощупывал юную Марго, будто сдирая с нее приютское платье, а потом приобрел себе маленькую живую игрушку.

Она облизала губы и все-таки взяла стакан: край выбивал на зубах дробь, вода беспрерывно текла в горло, но не могла насытить.

— Я мог бы это выяснить, — мягко продолжил Вебер, забирая у Марго стакан и, будто невзначай, погладил ее дрожащие пальцы. — Как и то, был ли ваш отец авьенским подданным.

— Он был славийцем, — быстро сказала Марго, прижимая платок к груди и будто отгораживаясь им от всего, что пытался втолковать Вебер. — Я мало что о нем знаю, но запомнилось, как он изучал со мной славийскую азбуку, литературу, историю страны и правящего дома Ромовых. Когда родился Родион, отец обращался к великому князю с прошением оформить сына в пажеский корпус. И никогда! Никогда не выезжал за пределы поместья!

— Однако же, он был в Авьене, — заметил инспектор, вновь наполняя стакан из запотевшего графина. — Возможно, жил здесь еще до вашего рождения, Маргарита. Если вы позволите, я попробую найти как можно больше информации о нем.

— Думаете, я не пробовала? — сказала она, жалко улыбаясь. — Как только обнаружила сходство подписей, то сразу поехала в городскую библиотеку. Поверите ли, Отто! Мне пришлось соврать о том, что это последняя воля умирающего мужа и даже подделать его расписку, без нее женщину не допускали до архива. Мол, на смертном одре он пожелал найти давно потерянного кузена. Я просмотрела династические ветви многих известных фамилий империи, но фамилию Зоревых так и не нашла, — вздохнула и снова отпила глоток. В голове кружились пустынные ветра, путали мысли, бросали в жар и пот.

Инспектор вышел из-за стола, встал рядом, положив ладонь на ее плечо. Касание было легким, успокаивающим.

— Поверьте, найти представителя родовитой фамилии будет не сложнее, чем любовницу какого-нибудь фабриканта.

— Я не знаю, насколько родовит был отец, — растерянно произнесла Марго.

— В семье никогда не говорили об этом, а в приюте…

Она не стала продолжать, зажмурившись и отсекая воспоминания, где был холод, и недоедание, и изнуряющая работа.

— Подать прошение великому князю славийскому мог только родовитый аристократ, — сказал Вебер, и поглаживания стали ощутимее, настойчивее.

— Маргарита, вы так давно не были у меня, что я забыл сообщить: скоро меня повысят в должности. Шеф тайной полиции фон Штреймайр высоко оценил мое расследование в деле о покушении на кайзера. Вы помните?