Алексей Вязовский - Казань

А что будут делать цесарцы? Вступят в войну или нет? Черт, как много неизвестных в этой формуле.

– Все будет по-вашему – я внимательно посмотрел на Озакана – В конце зимы начну марш на Москву, а там как Бог даст. Силенок то у меня покель немного, а императорские полки ой как сильны.

– Ничего страшного – заверил меня турок – На то золото, что я вам привез вы наймете новые отряды ребеленов.

Сто тысяч рублей составляли пятую часть моей казны. На армию уходило в месяц около пятидесяти тысяч, с новыми полками – до восьмидесяти выйдет. Я опять задумался, теперь пытаясь посчитать свой бюджет с учетом новых доходов и расходов. Накрутить что ли фискалов с Бесписьменным, дабы добывали в бывших дворянских усадьбах больше денег? Но там и так все выметено до последней копейки. Да и злы на меня староверы.

Как же не вовремя объявился этот раскольничий поп со своими проповедями о конце света. Пришлось по требованию митрополита Вениамина его арестовывать, сажать в тюрьму. Толпу разгонять нагайками казаков. Многие из которых и сами из староверов.

В Казани объявился Сильвестр, обивает пороги канцелярии, требует аудиенции у меня. Ясно, будет требовать выпустить собрата. Я скрипнул зубами – куда ни кинь, везде клин.

– Вот что, господин Озакан – я забарабанил пальцами по подлокотнику трона – Езжайте в Москву и ускорьте прибытие караванов с деньгами. Ежели хотите быстрой победы – нужно золото.

– Мои покровители требуют расписок – подобрался турок – И там записать нужно и ваши обязательства.

– Сделаем расписки, как без них – покивал я. Поручу Шешковскому после получения золота выкрасть документы в Москве. Или пожар устроить. Не надо, чтобы компромат на меня по Европам ходил.

К 1774 году Александр Петрович Сумароков достиг большого благополучия. Он был удостоен ордена Святой Анны и чина действительного статского советника. Драматург не попал в настоящие вельможи – об этом, впрочем, он никогда и не мечтал, – у него не было, как у Разумовских или Строгановых, великолепных усадеб и дворцов, но он был прекрасно устроен на полном покое в одном из домиков китайской деревни в Царскосельском парке.

Снаружи – китайский дом – разлатая крыша с драконами вместо коньков по краям, крытая черепицей с глазурью, фарфоровый мостик, фуксии в пёстрых глиняных горшках, своеобразные двери и окна – внутри весь дворцовый комфорт. Паркетные полы, красивые, в восточном стиле, обои, высокие изразцовые печи, выложенные кафельными плитками с китайским узором. Они солидно гудели в зимнюю стужу заслонками и дверцами, пели сладкую песню тепла и несли это тепло до самого потолка.

Придворные вышколенные лакеи, в неслышных башмаках и белых чулках, в кафтанах с орлёным позументом, обслуживали Сумарокова; из дворцовой кухни ему носили завтраки, обеды и вечерние кушанья, в каморке подле лакейской на особой печурке всегда был готов ему кипяток для чая или сбитня, из петергофской кондитерской раз в неделю ему привозили берестяные короба с конфетами, а с садов, огородов, парников и оранжерей поставляли цветы, фрукты, ягоды и овощи.

И часто в благодушные минуты Сумароков говорил про себя словами из собственной же оды посвященной сыну Екатерины – Павлу:

От такой жизни очень округлилось лицо у Александра Петровича, глаза заплыли прозрачным слоем жира, и было в них необычайное благодушие и кротость. После бурной жизни, он обрёл желанный покой. У него отросло порядочное брюшко, и по утрам, когда государыни не было в Царском Селе, он и точно спал до полудня, а дни проводил в халате, то за письменным столом, сочиняя новые оды и пьесы, за бумагами и книгами, то в глубоком и мягком кресле в дремотном созерцании мира.

Он подтягивался лишь в дни пребывания Её Величества в Царском Селе – в эти дни могло быть, что ранним утром вдруг заскулит у входной двери государынина левретка, тонкая лапка заскребёт ногтями, пытаясь открыть дверь, и только распахнёт её на обе половинки Сумароков – с утра в кафтане, в камзоле и в свежем парике, чисто бритый, – а там смелою поступью к нему войдёт сама Государыня.

Она в просторном утреннем платье, в чепце, свежая от ходьбы, оживлённая и бодрая.

– Здравствуй, Александра Петровича, – ласково скажет она и сядет в глубокое кресло, услужливою рукой пододвинутое ей лакеями – Ну, как дела? Все сочиняешь?

Государыня пьёт у Сумарокова утренний кофе и перебирает с ним бумаги и старые письма.

Но нет, не приезжает больше Екатерина в Царское Село – зима выдалась страшная, суровая. Две войны ведет Императрица. А с Польшей так и все три. Суетно стало в Петербурге, волнительно. Маршируют полки, царица принимает смотры, пишет письма европейским монархам…

А Сумароков ждёт к себе гостя. Этот гость лет на пятнадцать моложе хозяина. Михаил Матвеевич Херасков – ученик Сумарокова, вице-президент Берг-коллегии в чине статского советника, издатель журнала «Вечера».

Он вошёл в Новиковский кружок вольных каменщиков, а теперь жаждал о многом и главное – о Государыне, хорошенько поговорить с Сумароковым, которого ещё с совместных литературных опытов в светских салонах называл «учителем».

И вот в это прекрасное зимнее утро, когда воздух, казалось, трещит от мороза, разъездные сани проскрипела железными полозьями по снегу перед китайским домом. Сумароков послал навстречу гостю лакея, и сам Михаил Матвеевич, весёлый, оживлённый, чистенький, точно полакированный заграничным лаком, влетел в прихожую, огляделся быстренько перед большим зеркалом в ясеневой жёлтой раме и очутился в пухлых объятиях хозяина.

– Садись, да садись же, братец, экий ты неугомонный. Устал, поди, с дороги.

– Постойте, учитель, дайте осмотреться. Как всё прекрасно тут, как оригинально!.. Ки-тай-ская деревня! Под Петербургом! И сколько уюта, тепла и прелести в ней. И вы!.. Вы всё тот же добрый, спокойный, тот уже уютный, милостивый, радушный учитель… Вот кому от природы дано франкмасоном быть. В вас всё такое… братское! И вы среди искусства… Это… Фрагонар?.. А это?.. Вольтер!.. Какая прелесть!.. Что же, это всё она вам устроила?.. Милостивая царица, перед которой все благоговеют… Мне говорили даже, что вы пишете ей новую оду.

– Да, Миша. Пишу. Долгом жизни моей почитаю прославлять Императрицу!

Сумароков подошёл к столу и раскрыл толстую тетрадь, переплетённую в пёстрый с золотыми блёстками шёлк. Открыл первую страницу. Там была в красивых косых и круглых завитках, как в раме, каллиграфски изображена надпись, вся в хитрых загогулинах. Пониже мелким прямым почерком было написано стихотворение.