Василий Панфилов - Детство 2

— Не откажусь!

— Львы, — дядя Гиляй хмыкнул скептически, но тему развивать не стал. И довольный такой… я весь навстречу подался, и на выдохе:

— Неужели?!

— В ближайшее воскресенье, — заулыбался опекун. — Ну как? Готов к экзаменам?

Киваю часто-часто, и такое облегчение, што просто ой! Владимир Алексеевич тоже заулыбался, и сразу вокруг захорошело. Всем, оказывается, душу тяжелило.

Чай когда пили, поминутно над всякой ерундой смеялись. Такой, што в иное время только плечами пожать, а вот смешно! Хоть какая-то определённость появилась.

Спал беспокойно, поминутно просыпаясь и ворочаясь потом без сна. А когда засыпал, то лучше бы и не пытался! Бегал от кого-то, прыгал, боялся, душился, прятался. Не помню толком снившегося, но вот ей-ей, одна сплошная гадость! Потел, метался, вставал попить воды и посцать. Встал в итоге раньше всех, и с такими кругами под глазами, што ой! Лучше б и не ложился.

В церкви ещё хужей стало. И так-то долгогривых не шибко люблю, а тут ещё и по духовной части неприятности. Так себе состояние для искренней молитвы.

А што делать? Зубы сцепил, да крещусь, вбивая яростно пальцы в тело. Со стороны если, так истово. На деле настроение такое, што вот е-ей! Хочется вервие взять, и из храма их! Напугавшись собственной ярости и мыслей на грани богохульства, постарался отрешиться от всего вокруг, и обратиться не к их суровому Ветхозаветному Богу, а моему Боженьке. И как-то так… не очень вышло. Понимание такое в голову стукнуло, што Ему это всё в общем-то и не надо. Да и мне, собственно, тоже.

Домой со службы вялый шёл, раздумчивый. Разом, ети, двойное навалилось – переживание экзаменационное и от этого… катарсиса, кажется? Ну, пусть так!

От волнения тошнить начало. Сел отпаиваться крепким сладким чаем, листая старые газеты. Домашние на цыпочках, даже всегда бесцеремонно-шумный дядя Гиляй.

В гимназию, где буду сдавать экзамены, рано, а у меня уже нога дёргается. И мысли!

Даже читать не могу толком. Обычно у меня как? Попадётся что с буковками, так всё-превсё читаю! Вплоть до количества выпущенных экземпляров и фамилии редактора. С Хитровки ещё привычка, через прошлую жизнь.

Наложилось так, што информационное голодание на радость от обретения знаний. Или вспоминаний?

— Вот же ерунда в голову лезет, — пробурчал тихонечко, мешая давно размешанный и остывший чай.

А теперь вот, на нервной почве, только листается. Заметки коротенькие и почему-то реклама.

Нормальные статьи по диагонали глазами.

«МЕТАМОРФОЗА», единственное рациональное средство от веснушек, угрей, прыщей. Только парфюмерной фабрики С. И. ЧЕПЕЛЕВЕЦКИЙ Съ С-ми. Требуйте всюду. Обращайте внимание на этикетъ!»

И такую ерунду, да со всем вниманием! Напряжённо так, каждую буковку глазами проглаживаю. «Они улыбаются!» Зацепился взглядом за рекламу хирурга, избавляющего от хромоты и сухорукости.

Перелистнул. Суд над лидерами и активистами «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Особое возмущение у репортёра проправительственной газеты было вызвано тем фактом, што лидеры «Союза», даже посаженные в крепость, ухитрились оттуда руководить стачкой и даже провести реорганизацию.

— РСДРП, — вслух повторил я прочитанное, — што-то знакомое…

«Дедушка Ленин» – откликнулось подсознание.

— Што за Лена? — озадачился я.

«Когда был Ленин маленький, с кудрявой головой, он тоже бегал в валенках по горке ледяной! — вылезло жизнерадостное, — Большевики и меньшевики! Слава КПСС!»

От попыток вспомнить, што это вообще такое и как нужно понимать, зверски разболелась голова, как это уже бывало не раз. Наперекор всему ещё раз перечитал статью, но никакого Ленина и Лены, ровно как и Дедушки, среди руководства РСДРП не нашлось.

Откинул газету в раздражении, а там страница назад перелистнулась. И снова «Они улыбаются!»

А у меня – раз! И будто в голове всё прояснилось. Мишка! Вдруг действительно – можно!? Он ведь вроде как и привык, но такая себе привычка, не очень и прикипевшая.

Вижу, как хочется иногда в салки или там в лапту. А хрена! Его ещё не особо дразнят, потому как при уважении – шутка ли, подмастерье портняжный в тринадцать годков! Да и мы, если вдруг што, таким дразнюкам снега в штаны насувать можем! Ну или крапивы. По сезону!

Вроде как и ничего – улыбается, да книжки читает, когда работы нет. Он и раньше-то самый начитанный был, а теперь и вовсе – ого! Умные книжки-то, а не сыщицкое всякое.

…а в глазах тоска. Глянет иногда, как ровесники бегают да прыгают, и ух! Ходынка чортова…

А может и правда, а?! Вылечить! Деньги-то есть! Потом вспомнилось за опекуна, и настроение сразу – вжух! Вниз, ниже самого пола.

Дядя Гиляй, он ведь не вредный! Баран иногда упёртый, не без этого. Но в долгосрочной перспективе мог бы и тово… перебаранить! Потому как на друга, а не в общий котёл на хозяйство, это он мог бы понять.

Но шевеление вокруг! Нехорошее. Даже если и перебараню опекуна, сразу комиссия – на што тратите денежки подопечного?! И я хоть обдоказываюсь, што сам и всё такое. Одни только неприятности со всех сторон будут, значицца. Нерациональное расходование и всё такое.

— Значит што? — пальцы забарабанили по столешнице, и я с радостью понял, што всё! Ушла нервозность-то! Но как обрадовался, так и тово, в сторонку радость. За Пономарёнка все мысли. — Мы пойдём другим путём!

А в голове неясный ещё, но план! Раз официально через Москву нельзя, то значит што? Неофициально, и через Одессу! Осталось только вытащить Мишку туда.

Экзамен мне предстоял в шестой гимназии, што на Большой Ордынке, в Демидовском дворце. Сколько раз проходил мимо этого здания, видел гимназистов, и вот сам… Меня снова начало потряхивать, но голова оставалось ясной.

Экипаж остановился, и мы сошли, только подножка чуть вверх качнулась, да зацокали, удаляясь, подковы. На плечо легла на миг рука опекуна, и сжала еле заметно.

— Нормально, — отозвался я, не сбавляя шаг, только кивнул благодарно за заботу. Небольшой садик, швейцар у входа, огромный вестибюль с лепниной и люстрами, сурово взирающие на меня портреты со стен. Красивое, и абсолютно чужеродное. Давящее.

Я принялся зачем-то подсчитывать, сколько крестьянских семей можно было бы обеспечить, продав одну только люстру. По всему выходило не много, а ого-го, но тут мы пришли.

Скрип двери, и время будто замедлилось. Медленно-медленно поворачиваются головы; под солнечными лучами, отражающимися в натёртом до блеска паркете, пляшут невесомые пылинки.

Вижу, кажется, едва ли не каждую пылинку в отдельности. Ме-едленные… Щербинки на пуговицах, складочки на сюртуках, рыжеватый кошачий волос на директорском рукаве. Шаг… Лёгкий поклон, чоткое приветствие, остановиться в центре аудитории. Перед глазами только члены комиссии. Осанистый директор, священник… меня заколотило было, но тот взирает вполне благосклонно. Не предупреждён?