Сергей Синякин - Мрак тени смертной [повесть]

Иисус не слушал его.

За спиной сапожника белее пшеничной муки маячило испуганное, но полное любопытства лицо Иуды. Приоткрыв рот, бывший апостол смотрел на того, кого он предал так глупо.

Два разбойника с крестами уже ушли далеко вперед.

Один из римских легионеров легонько кольнул Иисуса копьем в спину, показывая, что надо поторопиться.

— Идите, равви! Идите! — против воли прошептал Иуда, стараясь не смотреть на крест.

Иисус понимающе улыбнулся ему.

— Я иду, — сказал он. — Легко ли будет идти тебе, дожидаясь моего пришествия?

Евно Азеф задрал голову и с надеждой смотрел в небеса. Легкий ветерок трепал его седые волосы, ласково сушил слезы на глазах. С пониманием истинного своего предназначения на земле горло Азефа перехватила горькая струна, она натянуто дрожала, и в воздухе стояла тоскливая рыдающая нота, которой в жизни Иуды предстояло длиться до нового Пришествия.

Второе пришествие завершилось, и теперь ему надлежало блуждать до третьего своего появления в полной неизвестности, когда оно будет и в чьем обличье он явится в мир.

— Я вспомнил!

Где-то в невидимой бездонной высоте, где остывали, готовясь к падению на землю, звезды, кто-то печально вздохнул:

— Ну, что ты кричишь, мой Сын? Это хорошо, что ты вспомнил. Радуйся, ты теперь ЗНАЕШЬ.

Утром Евно Азефа вывели за ворота. У ворот стоял автобус, который должен был отвезти его на станцию. Фон Пиллад сказал, что он может вернуться в свой дом и жить там до самого дня Страшного Суда, которого, впрочем, ждать оставалось не так уж и долго, и вернул ему прежние документы. Евно Азеф исчез и вместо него появился добропорядочный немецкий пенсионер Рюгге, которому предстояло вновь продолжить странствия, начатые при распятии на Кресте. Йоганн Рюгге повернулся к решетчатым воротам, к кажущемуся бесконечным колючему периметру лагеря, за которым белели опустевшие бараки. Новая труба только что законченного и опробованного в деле крематория уже еле дымила.

«Прощай», — сказал Иуда, вновь ставший немцем по имени Рюгге, а до того носивший имя Азефа, а еще раньше — сотни иных имен, не вызывавших у людей ничего, кроме ненависти и презрения. «Прощай», — сказал Сын Божий, собираясь в свою бесконечную дорогу, которой предстояло продлиться до третьего, теперь уже последнего пришествия.

Тысяча с лишним лет лежали у него за спиной, тысячи лет беспокойства и смятения оставались впереди. Теперь он завидовал тем, кого больше не было. Всю свою жизнь он завидовал им и мстил за эту зависть. Мстил, мстил, мстил, предавая и протягивая руку тем, кого предал. Отныне он знал причины своей зависти, и знание это стягивало скулы и заставляло слезиться глаза.

Он не знал, кем явится в мир в третьем пришествии, Он только догадывался, что однажды это Ему предстоит. А пока Ему предстояло странствовать. Странствовать — предавая, чтобы таким образом познать метафизику человеческого зла, как когда-то Он понял страдания. Выпив чашу страдания, Он должен был понять причины этих страданий. Догадка билась в Сыне, как бьется ребенок в теплом чреве матери, который, еще не родившись, осознает неизбежность своего вхождения в безжалостный мир.

Шофер нетерпеливо посигналил.

Йоганн Рюгге тяжело двинулся к воротам.

— Стой! Стой! — от ворот бежал длинный капрал, размахивая нескладными руками. Достигнув Рюгге, он остановился и протянул ему тоненькую пачечку купюр.

— Можете не проверять, — сказал он, переводя дыхание. — Здесь ровно тридцать марок. Гауптштурмфюрер фон Пиллад сказал, что расписка ему не нужна.

Не последнее оскорбление и не последний удар.

Люди больше богов знают о предательстве, и не богу состязаться в этом с человеком. Уже на выходе, когда впереди замаячили белые постройки пригорода, водитель остановился и сказал, что дальше Йоганну Рюгге придется идти пешком.

Едва только Сын Человеческий начал спускаться на землю, повернувшись спиной к водителю, тот достал парабеллум и, точно следуя инструкциям гауптштурмфюрера фон Пиллада, выстрелил своему пассажиру в седой затылок.