Сергей Синякин - Мрак тени смертной [сборник повестей]

— Молодец, Ганс, — послышался в наушниках голос Руделя. — Полторы тысячи, ты меня слышал? И полет по большому кольцу вокруг аэродрома.

Внизу был лес, сосны и ели в нем выделялись ярко-зелеными пятнами. Небеса были синими и с правой стороны в светофильтр колпака ударяли лучи солнца.

С левой стороны был виден аэродром. Вокруг бетонной линейки взлетно-посадочной полосы зеленела майская трава, справа, там, где горбились ангары, серебрились такие же сильные птицы, как та, в которой сейчас сидел он. Истребитель набрал заданную высоту, послушно лег на курс, и Ганс ун-Леббель ощутил себя всемогущим властелином, который может все. Это была та самая эйфория, о недопустимости которой предупреждал Рудель.

— Прекрасно, малыш, — снова одобрительно сказал Рудель. — А теперь вспомни, как надо садиться. Следи за разметкой посадочной полосы, у машины слишком большая посадочная скорость, ты можешь не рассчитать.

Как же! Ганс весело хмыкнул. Не для того он зубрил инструкции и проводил личное время на тренажерах, чтобы в первом же самостоятельном полете дать пенку!

Он сбросил скорость.

Машина клюнула носом и заметно пошла на снижение.

Нельзя сказать, что посадку ун-Леббель совершил без погрешностей, но все-таки он сел куда лучше многих из его группы, и ориентиры выдержал так, что обошлось без выпуска тормозного парашюта, уменьшающего скорость пробежки при посадке.

Заглушив двигатель и пользуясь инерционной скоростью машины, чтобы вырулить со взлетно-посадочной полосы в ряд стоящих у ангаров машин, ун-Леббель откинул колпак кабины и радостным жадным глотком схватил свежий воздух.

Он сделал это! Он летал самостоятельно! И ему не надо было стыдиться за ошибки, сделанные на старте и при посадке. Выбравшись из машины, он одобрительно похлопал по прохладному корпусу ладонью, благодаря ее за то, что она его не подвела и дала возможность показать мастерство.

Радостный и возбужденный, он прошел на пункт управления полетами, ожидая похвалы инструктора. В ПУПе царила мрачная растерянная тишина. Рудель кивнул ун-Леббелю, сделал неопределенный жест рукой, показывая, что полет прошел нормально и довольно чисто, и отвел взгляд в сторону.

— Что-нибудь случилось? — недоуменно спросил ун-Леббель.

— Фюрер умер! — выдохнул унтер-офицер Шрайнер, обеспечивающий в этот день связь. — Берлин передал… В одиннадцать часов десять минут по берлинскому времени!

Империя исключает демократию.

Во главе империи всегда стоит сильная личность. Демократические институты в империи сохраняются больше для видимости, чтобы придать власти характер народности, хотя скорее правы те, кто утверждает незыблемость золотого правила — народ жаждет того, чего хочет вождь. При желании эти понятия можно поменять местами, но суть не изменится. Вождь лучше своего народа знает, чего тому следует хотеть. Империи авторитарны — метрополии должны управлять колониями. Придание колониям какой-либо самостоятельности колониям снижает роль метрополии и приводит к утрате метрополией своей лидирующей роли. В свою очередь, чтобы жестко проводить эту линию в жизнь, власть метрополии тоже должна быть авторитарной. Один фюрер — один народ. При наличии множества лидеров в народе начинаются шатания и раздраи, которые приводят к развалу империи.

Империя — это вождь. Он может называться царем или деспотом, он может именоваться проконсулом или императором, генеральным секретарем или президентом — неважно, как он именует себя, важно то, что это сильная личность, которая держит в жестких руках свору сановников, не давая им грызться между собой и направляя их энергию на благо империи.

Империя всегда жила за счет метрополий. Только в России попытались однажды построить империю, в которой колонии жили за счет более развитой метрополии. Попытка оказалась неудачной — помешала война. Но и без нее эксперимент, скорее всего, был обречен на неудачу. Народ метрополии может простить вождю все, кроме снижения своего жизненного уровня.

Гитлер пришел вовремя — потерпевшая унизительное поражение в войне, разодранная на части стихийной революцией, ослабевшая, потерявшая союзников, Германия ждала жесткого и непримиримого лидера, который смог бы вернуть нации самоуважение, а стране прежнее положение в европейском сообществе. Адольф Гитлер решил эти задачи с лихвой — он положил к ногам нации всю Европу, разгромил загадочную и опасную Россию, избавил немецкий народ от засилья жидов и построил национал-социализм — строй, при котором одна нация жила за счет покоренных народов, не особо задумываясь о будущем этих народов.

Неудивительно, что в Германии фюрера боготворили.

Для немцев он был богом, поднявшим нацию до немыслимых высот.

Вечером казарма с замиранием сердца слушала сообщение из Берлина. Сознание Ганса ун-Леббеля выхватывало отдельные бессвязные строки: «После непродолжительной болезни… верный сын немецкого народа… гениальный и неповторимый… потеря речи… дыхание участилось… фюрер утратил дар речи… скончался в окружении верных соратников, стоявших рядом с ним в суровые годы борьбы».

Ганс ун-Леббель непонимающе вслушивался в эти слова, вытирая кулаком предательские слезинки, текущие по щекам. Что теперь будет с Германией? Что теперь будет со всеми ними, о ком ежечасно думая вождь? Недобитые враги поднимут головы, несомненно, придется применить силу, чтобы успокоить волнения. Поднимет голову недобитый АРС (Американо-Российский Союз), обнаглеют японцы, которые и без того в последние годы вели себя слишком заносчиво по отношению к союзникам. Со смертью фюрера менялся мир.

«Согласно политическому завещанию фюрера его преемником в должности рейхсканцлера Германии назначен Бальдур фон Ширах, — сообщил далекий берлинский диктор. — Сегодня в Нюрнберге партийные активисты дадут Бальдуру фон Шираху клятву на верность. Это будет грандиозное зрелище, на него приглашено полтора миллиона представителей из разных земель рейха.

Похороны великого вождя германского народа состоятся через три дня. Согласно завещанию, фюрер будет похоронен на родине в городе Браунау на берегу реки Инн. Лучшими скульпторами Германии там будет поставлен мемориал, призванный увековечить память о лучшем сыне германского народа. Именно сюда, на лесистый берег реки Инн, будет вечно стремиться сердце каждого настоящего немца».

Тяжело и печально заиграл траурный марш, вгоняя в уныние и тоску.

Ганс ун-Леббель сидел в комнате служебной подготовке и бездумно рисовал слоников на промокашке тетради. Рядом кто-то сел. Ганс поднял взгляд и увидел сразу постаревшего Руделя.

— Как же так? — спросил Ганс. — Как же мы без него?