Андрей Посняков - Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус [сборник litres]

Тут только взгляд молодой женщины упал на стоявшего в тени Павла. Матрона тут же вспыхнула, как-то неловко дернув рукою ставень:

– Доброе утро, синьор Паоло.

– И вам того же, достопочтенная синьора Франческа. Ваш дражайший супруг, поди, на рынке?

– Да нет, не на рынке, – с едва заметным вздохом отозвалась женщина. – Уехал в Остию по скобяным делам. Завтра к вечеру только явится. Я так думаю… может быть.

Ремезов не обратил внимания на конец фразы, но, случайно поймав на себе взгляд Франчески, потупился… обычно так вот на него смотрела Полина… а в молодости – и иные девушки.

Иль все же показалось?

Совсем забыв про брошенную сковородку, Кьезо умчался в лавку, откуда тотчас же послышался его громкий крик и глухой голос старика Матроса.

– Господин, можно, я с ними пойду? – негромко спросил Марко. – Прогуляюсь, в церковь зайду, поговорю с клириками…

– Сходи, сходи, – Павел согласно отмахнулся. – Спроси там, как записаться на аудиенцию к святейшему папе. Или, это, скорей, в Ватикане надо спросить…

– Дойду и туда, – щурясь от солнца, предложил толмач. – Думаю – пора уже. А всей толпой внимание привлекать явно не стоит.

– Верно мыслишь, – Ремезов похлопал юношу по плечу, и тот скривился, закусив губу.

– Ой, извини, – спохватился боярин, – совсем забыл про твою рану.

– Да пустяки, – Марко натужно улыбнулся. – Уже и не болит почти, спасибо Аньез – хорошо перевязала.

– Да, весьма достойная девушка… и, видно сразу, из хорошей семьи. Правда, есть у них с братом какая-то тайна.

– Я тоже так думаю.

Вздохнув, юноша опустил глаза, но тут же вскинул голову, увидев выбежавших на улицу малышей и двух слуг – старого и юного.

– Эй, Кьезо, – я с вами!

– Славно! Вместе всегда веселей, молодой синьор.

– Свечки не забудьте купить, – следом за слугами и детьми вышла во двор и хозяйка. – А вы, малыши, ведите себя прилично…

– Мы бу-у-удем!

Славные оказались детишки – смешные.

– К бродячим собакам, как в прошлый раз, не приставайте!

– Не-е-е!

– И, ежели встретится по пути кошка, так не хватайте за хвост, и воду из фонтана не пейте… ну, разве что если уж очень захотите пить.

– Мы захотим.

– Ну, все – идите уже.

Отодвинув засов, Кьезо проворно распахнул ворота. Франческа поцеловала детей, вышла их проводить на улицу, помахала вослед рукою, потом взялась за створку… оглянулась, щурясь от ударившего в глаза лучика:

– Вы мне не поможете ворота закрыть, синьор Паоло?

Ой, до чего ж она была хороша! Такая хорошенькая, белокурая, с карими блестящими глазками и небольшой, но аппетитно выделяющейся под белой полотняной рубашкой, грудью. Стройненькая, изящная и – видно сразу – от рождения хохотушка. А одета как! Как прекрасно, как… пожалуй, что и сексуально, чего греха таить! Длинная черная юбка, белая, с вышивкой, рубашечка, черная же, в цвет юбки, жилетка, расшитая мелким цветным бисером… Славная, славная юная дама. Сколько же ей лет, интересно? На вид вряд ли больше тридцати, даже меньше, ну, конечно же, меньше, в тридцать-то лет в эти времена многие женщины выглядели уже старухами.

– Так как с воротами-то, синьор Паоло?

– Ах да…

– Если куда-то надумаете уходить – скажите, я закрою ворота.

– Хорошо, скажу.

Павлу вдруг показалось, что синьора Франческа вдруг сделалась какой-то грустной… даже не сделалась, и не вдруг – она и была печальной, и карие глаза ее блестели – от слез. Ремезов только сейчас заметил скрытую под внешним задором грусть, безысходность какую-то… И голос юной матроны показался сейчас слабым, тусклым, он звенел, лишь когда женщина говорила со слугами и с детьми, видать, не хотела показывать охватившую ее тоску. Но сейчас-то, сейчас-то взгляд синьоры Франдолини не скрывал ничего.

Мало того, немного посидев во дворе под сенью старого платана, Ремезов вдруг услышал раздавшийся из лавки плач.

Показалось?

Да нет – вот опять всхлипы… Случилось что? Кто ж такую славную хозяюшку обидел?

Немного подумав, молодой человек решительно прихватил брошенную сковородку и вошел в длинную и узкую комнату, показавшуюся невообразимо темной после яркого света дня. На покатом каменном прилавке, на полках и стенах лежали, висели, валялись какие-то кожаные ремни, хомуты, скобы с кольцами и прочие сбруи.

Ставни глядевшего во двор окна были наполовину распахнуты, те же, что выходили наружу – закрыты, отчего в лавке царил приятный полумрак, наверное, более приличествующий любовному алькову, нежели столь прозаическому помещению.

Синьора Франческа лежала ничком на широкой, обитой темно-голубым бархатом лавке и плакала. Плечи ее дрожали, и доносившиеся рыдания казались столь жалобными, что Павел, не выдержав, присел рядом, осторожно взяв женщину за руку:

– Что-то случилось, досточтимая госпожа? Не надо так горько плакать, поверьте, все наладится… Да перестаньте же!

– Ах, это вы, синьор, – несколько успокоившись, матрона приподнялась и села, привалившись спиною к стене. – Благодарю вас за сочувствие, но… Ничего не наладится! Я знаю – ничего! Он… он считает меня дурнушкою, никому не нужной уродиной… и взял меня замуж из милости, из-за денег моего отца!

– Это ваш муж так… считает? – удивился Ремезов. – Вот ведь каналья! А ведь по всему – должно быть совершенно наоборот.

Естественно, эти слова молодой человек произнес шепотом, про себя, да и то, потому что были искренне возмущен.

– Он, он! Неверный супруг мой! О, горе мне, горе!

Женщина снова сорвалась в рыдания, не реагируя же ни на что… разве что на сковородку, изо всех сил брошенную Павлом на пол.

Вот тут-то матрону проняло:

– Ой! Что это?

– Извиняюсь… сковородочку вашу уронил. Так, случайно.

– Господи… сковородка!

– Вы только не плачьте больше, пожалуйста, хорошо?

– Да как же мне не плакать, коли родной муж меня не любит? – всхлипнув, пожаловалась Франческа.

Этой славной – действительно, славной – женщине нужно было сейчас просто выговориться, все равно перед кем, и Павел в этом смысле был как раз весьма подходящий вариант – чужой человек с края света, который не сегодня-завтра съедет, пропадет, сгинет без следа, чтоб больше никогда не вернуться.

Такому, как священнику – многое можно доверить… Хоть есть – кому! Несчастной Франческе, похоже, было некому…

– Я даже на исповеди не могу все рассказать, – вытирая слезы, призналась матрона. – Стесняюсь… Стесняюсь, что муж – изменник, что я сама – некрасивая, уродина такая…

– Да какая же вы уродина?! – громко воскликнул Павел. – Вы очень, очень красивая, клянусь всеми святыми, и ваш муж зря этого не понимает. Он что, слепой? У него глаз нету?

– Как раз глаза-то у него есть, в этом все дело, – Франческа снова всхлипнула. – Он видит прекрасно, какая у меня грудь… Да я и сама вижу… увы… Ну, не наградил Господь!