Андрей Посняков - Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус [сборник litres]

Лекса потянулся, прищурился:

– Ай, славно!

Микита всмотрелся в стадо… Привстал.

– Что-то Рыжухи нигде не видать. Не забрела бы в овраг, ноги б не переломала.

– Рога б лучше переломала. Да не пасись ты, в овраге ж пес нас, Черныш, завсегда спит, от жары хоронится. Что не так – так залаял бы.

– Это верно, – задумчиво кивнув, Микита повел взглядом по лугу. – И пса не слышно. Да и Рыжухи чтой-то нигде не видать.

Парнишка решительно вскочил на ноги:

– Пойду-ка, взгляну. А ты пока – костерок, ушицу вчерашнюю подогреем. Пора уж и поснедать.

– Пора.

Проводив взглядом приятеля, Лекса вскочил на ноги и принялся заниматься делом. Наломал хворостин помельче, вздул угли – и вот уже весело запылало пламя, еще небольшое, прозрачное, почти что невидимое.

– Ну, вот, вот…

Радостно потерев руки, отрок понемногу подкладывал в разгоравшийся костер хворост, не обращая никакого внимания на серые от золы щеки.

– Вот… Ну, где там Микита рыщет?

А Микита уже бежал к костру, махал руками. Как-то нерадостно бежал, заполошно… и лицо у него было такое… такое…

– Эй, эй, что случилось-то? – уже предчувствуя нешуточные неприятности, недоуменно заморгал Лекса. – Черныш в лес убег?

– Три коровы пропало! Рыжуха и еще две – дойных!

– Три коровы?!!

– Три… А Черныш… Идем, сам посмотришь.

Бросив костер, ребята побежали к оврагу, где за кустами малины и обнаружился Черных – пес здоровущий, черный… только не живой – мертвый. И в боку – длинная такая стрела.

– Татары! – в ужасе прошептал Лекса.

Медленно ползли по небу облака, отражались в речке, с шумом срывающейся с плотины вниз, на широкие лопасти колеса расположенной тут же мельницы. Не только муку та мельница молола, хитрыми шестеренками колесо еще и с кузницей соединено было – поднимало вверх молот, да такой, что ни одному – даже самому сильному – кузнецу вовек не понять. А вода вот – запросто! И течение – сильное, и колесо – верхнебойное, с силой, с плотины, с высоты вода падает. Хорошая мельница – и мука от нее, и кузня… и еще к кое-какому делу хотел ее приспособить боярин Павел, да пока вот руки не доходили – хватало дел в вотчине. А уж нынче-то – тем более – сенокос, да – вот-вот – страда. Мельницей-то можно будет и по осени, после заняться.

Молодой парень, лет, может, пятнадцати – длиннорукий, тощий – сидел на плотине, свесив в воду ноги. Звали парня Налимом – потому что пронырливый был, верткий. Однако – слабосильный, на мужицкую работу не дюж; спасибо боярину-батюшке – приставил к мельнице за колесом да за плотиной следить. Работа – важная, внимательности требующая, не дай бог, за лопастью не доглядишь, по весне, бывало, и каменья, и бревна теченьем притаскивало – все колесо раздолбает, потом чини, делай, опять же – и мельнице, и кузне – простой. Однако то все весною – нынче же благодать… хотя и тут деревину запросто принести может, выше-то по реке – бобры. Вот следил Налим – вода-то в реке не так просто к плотине текла – рогатки были поставлены, как раз от бревен шальных. В рогатках-то деревья и застревали, а уж Налим – шасть в челнок, да багром их, багром…

Вот и сейчас не так просто парень на плотине сидел – высматривал. А вдруг? Всякое может случиться: бобры – они бобры и есть, грызут деревья, валят. Какое-то и не ухватят, упустят – вот и приплывет, да по быстрине в колесо-то ударит! Ежели увесистое попадется бревно… На то Налим и поставлен! Смотрящим. Сидел себе парень спокойно, болтал ногами, а вот и удочку закинул – может, кто и клюнет? Ага… вот-вот… вот круги пошли! Парень встрепенулся, потянул удилище, ощутив нечто такое, от чего сердце любого рыбака забьется в радостном предвкушении удачи… или неудачи – может, просто за корягу крючок зацепился? Может, и так… А вдруг – осетр или сом?

Вот и Налим – аж привстал… а сердце так и скачет, так и скачет, вот-вот из груди выскочит в воду… И в голову что-то ударило! Хорошо так, увесисто, звонко. Налим даже и не ощутил ничего такого – просто померк в глазах свет, резко, словно бы кто-то заткнул оконце в курной избе старым сеном. Застыл на миг парень… упала удочка в реку, а следом за ней полетел и Налим, застрял на рогатках, будто топляк, спиной кверху. Мертвый. Удочку же утащило течение, бросило на колесо, измололо лопастями. Да никто не видал того – сенокос, страда, все заняты, да и мельник к вечеру обещался быть – так просто, посмотреть, – что пока молоть-то? Уж это все потом, после жатвы – как снопа высушены да обмолочены, вот тогда… А кузнец с молотобойцем стучали себе в кузнице, да наружу не выходили – и что им у плотины делать? Хватало нынче заботы – косы отковать, обода набить на колеса тележные, серпы старые поправить. Вот и лежал себе, в рогатках застряв, мертвый парень, а рядом, в прозрачной воде, отражались белые облака и высокое голубое небо. Да еще – жаркое летнее солнце.

Ух, и жарило! Ладно, еще с утра – вполне терпимо, а уж после полудня-то – настоящий зной, такой, что хотелось поскорее скинуть себя всю одежду – да в воду, в воду, в воду! Вот и Малинка про то же думала, когда с дома на дальний покос бежала. Красивая девушка Малинка, юная, черноволосая, чернобровая – загляденье-ягодка, вот так и прозвали – Малинка. Платье на девчонке нарядное – беленого холста, с вышивкой ярко-красною – петухи, солнышки, месяц-месяцович – и по вороту, и по рукавам, и по подолу. Не просто так вышивка – оберег. Нечистая сила – то ясно – ждет не дождется, как ближе к телу пробраться: то через ворот попробует, то – рукавами, а то – змеища! – под подол нырнет. Нырнет, да тут же и вынырнет – оберег!

Бусы у Малинки – ах, не бусы, а загляденье – стеклянные, синенькие, прошлом летом в Смоленске, на ярмарке, купленные, в ушах – сережки с жемчугом, в волосах – ленты красные, а на левой руке – браслет серебряный, красивый-красивый – боярышни Полины подарочек. Не боса девка, да и на ногах – не какие-нибудь там лапти, а кожаные постолы! Издали (да и вблизи) глянешь – не скажешь, что крестьянка, покойника Ончифора-людина дочь. Боярышня, как есть – боярышня, особенно как принарядится. А как же не наряжаться-то, коль сенокос! Оно, конечно, работа нелегкая, но ведь и веселая, в охотку. К тому же – общая, у всех на виду. Бабы сено граблями ворошат, в снопы связывают, мужики – жнут, косят, стога метают. Парни на девок смотрят, девки – на парней – кто как в работе горазд? Да как же тут не приодеться? А вечером-то – тут же, на лугу, песни да хороводы! Девки самое лучшее на себя надевают – и платья, и бусы, и прочие украшения, что у кого есть. Летом праздники редки – страда, потому и сенокос – вроде как праздник. Людей посмотреть, себя показать… А парни-то, парни-то на Заболотице справные, особенно один… кудрявый Микифор.