Андрей Посняков - Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус [сборник litres]

Молодой человек провел пальцем женушке по спине, отбросил легкое одеяло, погладил нежную кожу, ощущая мгновенно возникшую дрожь… поцеловал меж плечиками, обхватил руками бедра. Нарушая все каноны, боярышня спала обнаженной, красивая, как греческая статуя… а уж кожа… а уж шейка… а эти ямочки на спине, у копчика…

Заворочалась Полинка, повернулась, и Павел с бешено бьющимся сердцем принялся гладить супружнице грудь. Дотронулся кончиком языка до соска, поцеловал чуть пониже родинку, поласкал пальцем пупок.

Вздрогнули пушистые ресницы, распахнулись, жемчужно-серые очи взглянули с укором… Нет! С радостью! И эту радость тотчас же ощутил Павел, прижал к себе молодую супругу, поцеловал в ушко, зашептал:

– С добрым утром, любимая…

Девушка так же шепнула:

– С добрым…

Обняла, погладила мужа по спине, отзываясь на ласки со всем нарастающим пылом. Светило сквозь слюду солнышко. Нежно золотилась кожа. А как вспыхнули глаза! И розовые, чуть припухлые, губы приоткрылись, а дыханье вдруг сделалось тяжелым и радостным…

И вот уже два тела слились в одно… два тела… и две души. Упорхнули, поднялись куда-то высоко-высоко, к сверкающим небесам, и еще выше… Лишь скрипело ложе… И томно светись глаза… и…

– Почему мне так хорошо с тобой, милый? – тихо спросила боярышня. – И, знаешь, я тебя совсем не стесняюсь.

– Так ведь я – муж твой венчаный!

– Все равно… Ведь нагой сплю – срам-то.

– Срам? – Павел негромко засмеялся, обняв жену за талию. – Да разве ж твое прекрасное тело – срам? Что ты говоришь-то такое!

– Срам, – упрямо сжав губы, Полинка вдруг улыбнулась. – Но… я это совсем не чувствую… хотя и должна бы… Господи! Может, я грешница?

– Конечно, грешница, – молодой человек поцеловал боярышню в губы. – А ты думала? Такой-то красавице – и не грешить?

– Насмешник! – Полина щелкнула мужа пальцем по лбу, как делают дети, когда играют на щелбаны в карты. – Вот тебе, вот!

Сдула упавшую на лоб прядь и тихо призналась:

– Знаешь, любый, я иногда ощущаю себя какой-то другой. Словно бы я – это не я. Нагой вот, с тобой сплю – и не стыдно, а, наоборот – радостно, и хочется, чтобы ты на меня смотрел, смотрел, смотрел…

– Только смотрел?

– Срамник! Конечно, не только.

Оба разом расхохотались – молодые, красивые, гибкие. Павлу на вид было лет двадцать – сильный, мускулистый (а повозись-ка с мечом!), волосы темно-русые, густые, глаза синие, как грозовое море, на шее, слева – небольшой белесый шрам. След давней стрелы. Еще небольшая бородка была – сбрил, Полинке не нравилась. Каноны православия в те времена еще не сложились – многие, особенно в западнорусских землях, брились, либо отпускали одни усы. Усов боярышня тоже почему-то терпеть не могла – при поцелуях колются, да и капуста в них застревает квашеная.

Полина неожиданно зевнула, потянулась:

– Слушай, давай еще немного поспим, ну вот хоть чуточку! Только что ведь легли.

– Спи, спи, милая, – погладил супругу боярин. – А я пройдусь, гляну…

– Нет! И ты со мной полежи… мне так спокойнее.

Павел прищурился:

– Ты, верно, хотела молвить – приятнее. Да ла-а-адно! Поспим еще чуток, уговорила.

– А вот уж на этот раз я тебя первая разбужу! – снова потянувшись, улыбнулась боярышня.

Молодой человек тоже растянул губы в улыбке:

– Ага, как же! Все равно я первый проснусь.

– Заспоримся?

– Заспоримся! На… гм…

– Если выиграю – на охоту меня с собой возьмешь! Я знаю, вы с Митохой сговаривались.

С притворной кручиною боярин покачал головой:

– Ничего-то от тебя не утаишь, милая.

– Конечно, не утаишь. Даже и не пытайся! Ну-ка, подвинься, вот тут ляг… Дай-ка я голову тебе на грудь положу… Ага… вот так… вот так – славно.

Они так и уснули, довольно даже быстро, Павел и не заметил, как словно сами собой закрылись глаза, лишь сквозь ресницы все так же сверкало солнце…

Сверкало солнце. Оно проникало сквозь неплотно задернутые шторы, а через распахнутую балконную дверь октуда-то снизу доносился шум большого города: шум автомобильных моторов, дребезжанье мотоциклов, вой полицейской сирены… Она-то и разбудила Марселя. Молодой человек недовольно поморщился, повернулся, стараясь не разбудить спящую рядом девушку – изящную брюнетку с золотистою кожей и родинкой на левой груди, чуть пониже соска. Родинку, конечно же, тут же захотелось поцеловать… как и грудь… и шею, и губы… И Марсель не стал отказывать себе в удовольствии, да так, что девчонка проснулась, распахнула жемчужно-серые очи.

– С добрым утром, любимая!

– Салют. Который час, а?

Скосив глаза, юноша посмотрел на висевшие на стене часы в виде мельницы знаменитого кабаре «Мулен Руж»:

– Десятый час.

– Десятый!!!

Девушка тут же спрыгнула с кровати и, как была, нагой, побежала в ванную… зажурчал душ…

Молодой человек тоже встал, натянул джинсы:

– Яичницу будешь, Полетт?

– Какая, к черту, яичница! И так уже опаздываем.

Выбежав из ванной, девчонка принялась яростно вытирать волосы полотенцем:

– Где у тебя фен?

– Фен? Да, похоже, сломался. Так не будешь яичницу?

– Сказала же – некогда! Потом в кафе перекусим. Тебе ведь тоже нужно спешить!

– А вот и нет! У меня сегодня только один коллоквиум по Мориаку. И тот – во второй половине дня.

Полетт швырнула полотенце на желтый торшер:

– Ах вот как? Ты, значит, со мной не едешь?

– Почему, еду. Только не очень тороплюсь… Ой! – Марсель вдруг посмотрел на девушку так, словно впервые ее увидел. – Какая ж ты красивая, Полетт! Красивая… и смешная.

– Я? Смешная?

– Особенно когда сердишься. Или – когда спешишь, вот как сейчас, – присев на край кровати, молодой человек поцеловал девушку в губы. – Знаешь, меня это даже возбуждает.

– Возбуждает его! – фыркнув, Полетт шлепнула парня по рукам. – А меня – не возбуждает. А ну-ка, отстань. И не смотри на меня непричесанную! Кому сказала, не смотри! На балконе покури пока.

– Как прикажете, мадемуазель!

Поклонившись, Марсель схватил со стола сигареты, прикурил и, распахнув шторы, вышел навстречу солнечному майскому дню. Балкон тянулся вокруг всего этажа – шестого, – а внизу видна была бестолково построенная площадь Данфер Рошро с каменным бельфорским львом, работы того же скульптора, что создал и статую Свободы, с небольшим сквериком справа, за которым, на рю Фруадво, виднелось Монпарнасское кладбище, а дальше за ним недавно выстроенная мрачная черная башня.

– Нет, ну вот ведь чудовище! – стряхнув пепел в специально выставленную на балкон консервную банку, Марсель обернулся к вышедшей, наконец, девчонке. – Я про Тур Монпарнас. Что скажешь, Полетт?

– Точно – чудовище! – угрюмо кивнув, девушка поднесла к губам сигарету. – Дай подкурить.