Иван Оченков - Государево дело

– Никита-ста, – провозгласил Михальский, – царь жалует тебя боярской шапкой!

С этими словами стольник сдернул покрывало, и на подносе оказалась высокая соболья горлатка [43] Горлатка. – Высокая боярская шапка, сделанная из горлышек пушных зверей. . Все ахнули, а я обнял и расцеловал своего друга.

– Носи, брат. Если кто и заслужил такую честь, так это ты!

– Спасибо, государь, – взволновано отвечал он. – Видит Бог, я отслужу!

– Куда же ты денешься, – усмехнулся я в ответ, и еще раз кивнул.

Пожарский отдал шапку Вельяминову, и достал ещё один сверток и показал всем его содержимое. По рядам гостей прошелестел ещё один «ах», ибо это были золотое ожерелье и серьги, обильно изукрашенные самоцветами. Подарки были действительно «царскими».

Княжна Марья приняла дар и нерешительно взглянула на меня. Я, тут же подошел к ней, и, приподняв покрывало, осторожно коснулся губами к обеим щекам невесты. Гости поддержали меня здравицами и приветственными криками.

Но это был ещё не конец. Надо было одарить и вторую пару и я хлопнул в ладоши ещё раз. Следующий стольник подошел, держа на руках роскошную соболью шубу.

– Дмитрий-ста, царь жалует тебя шубой со своего плеча!

Щербатов, стоя на негнущихся ногах, принялся благодарить, и всем было видно, что он с трудом находит слова. Честь, действительно, была велика. Многие знатнейшие бояре, не одни штаны протершие на лавках в Думе, и мечтать не смели о подобном даре. Для этого надо было совершить нечто героическое. Победить в сражении, или построить в чистом поле город, или совершить ещё что-нибудь не менее великое. Я преподнёс ему это за поединок. Все-таки князь вступился за честь страны и проявил себя с самой лучшей стороны, но, похоже, что гости не совсем поняли мои резоны и с разных сторон стали раздаваться шепотки, а то и самые настоящие смешки.

Затем принесли подарок невесте, и я почувствовал себя идиотом. Это тоже были ожерелье и серьги, но…

Тончайшее покрывало убрано и я смотрю в заплаканные глаза Алёны. Надо её поцеловать, лучше всего, так же как и княжну Марью в щеки, и скорее опустить это проклятую кисею, чтобы не видеть её больше, ибо силы человеческие не беспредельны…

– Откупился, – выдохнул кто-то из гостей.

– Что?! – мгновенно взбесившись, обвел я горящими глазами собравшихся.

Но те снова принялись кричать здравицы молодым, поднимать кубки и вообще всячески шуметь, будто и не было этого мерзкого ехидного возгласа. А ведь был, не показалось же мне это, в конце концов!

Побледневший как смерть князь Дмитрий, не дожидаясь кравчего, набулькал себе полный кубок вина и, залпом осушив его, опустился на скамью.

– Что случилось? – спросила меня Катарина.

– Всё хорошо, сударыня, – ледяным голосом отвечал я ей. – Просто гости немного впечатлены нашими дарами.

– Но у меня тоже есть подарки.

– Так подарите их побыстрее и дайте остальным проявить свою щедрость!

Анисим Пушкарев с семьёй тоже присутствовали на свадебном пиру, но как людям незнатным, им отвели место в дальнем углу, далеко от царских глаз. Возможно поэтому, веселья вокруг них было куда больше, чем за боярскими столами. Вокруг них сидели такие служивые люди, выдвинувшиеся в царствование Ивана Федоровича, хорошо знавшие брата и сестру Вельяминовых и, искренне желавших им счастья.

Принаряженная ради такого случая Авдотья поначалу всё боялась ударить в грязь лицом перед важными господами и сидела так, будто ненароком проглотила аршин. Ела помалу, вино из кубка только пригубливала, однако надолго её не хватило, и скоро раскрасневшаяся жена стрелецкого головы стала гораздо веселее и разговорчивее.

– Глянь-ка, Анисим Савич, как невестушки-то хороши, – мечтательно шепнула она мужу. – Будто лебёдушки!

– Угу, – односложно хмыкнул в ответ Анисим.

– А Никита Иванович каков? Ну, чистый боярин!

– Ага.

– А вот князинька-то, неказист, – уже громче продолжала изрядно захмелевшая стрельчиха. – Уж за что ему такая красота досталась, ума не приложу! Боярышня Алёна Ивановна ведь красоты неописуемой девица. Будто королевна заморская…

– Цыц, дура! – не разжимая губ, велел ей муж, но на беду кто-то уже услышал эти слова.

– Не вышло из Вельяминовой ни королевны, ни царицы, – пьяно усмехнулся подвыпивший дворянин в лазоревой ферязи. – Видать худо старалась!

– Ничто, – подхватила за ним соседка. – Зато приданного князю немало принесет. Вон сидит болезный, ни жив, ни мёртв от радости!

– Чего ему радоваться?

– А о чём печалиться?

– Так ведь, не по нраву, поди, чужой кусок-то доедать!

– Грех вам такое говорить! – попытался кто-то пристыдить захмелевших гостей, но его не слушали.

– Вот народ, – покрутил головой Пушкарев. – Наболтают по пьяни с три короба, а потом на съезжей удивляются, за что их так.

Сам он хоть и пил наравне со всеми, признаков опьянения не показывал, говорил помалу, всё больше слушая других и запоминая, кто чем отличился.

– Про что это ты, милый друг? – переспросила не расслышавшая его Авдотья.

– Да так, – без тени улыбки отвечал ей муж, – размышляю, где наша дочь богоданная?

– Так она же подружка невесты, – развела руками мать. – Должно там где-то.

– Ну-ну.

– Гляньте, государь молодым подарки жалует! – прошелестело по рядам и все на время, замолчав, как зачарованные, принялись с утроенным вниманием следить за действом происходящим далеко впереди.

Надо сказать, что беспокойство приемного отца Марьи Пушкаревой были не совсем напрасны. Потому как девушка, улучшив минутку, ухитрилась ловко улизнуть ото всех, благо вельяминовский терем был ей хорошо знаком. Быстро пройдя неприметными сенцами, она оказалась рядом с горницей, отведенной для царевых стольников. Там они перед началом пира наскоро перекусили, чтобы не зыркать голодными глазами на царские блюда и отправились править службу. То есть, прислуживать царской чете за столом, подавать подарки и вообще, мало ли что их царским величествам может понадобиться.

Теперь горница была пустая, но Марье, по всей видимости, это и было нужно. Быстро прошмыгнув в неё, она спряталась в небольшой нише, сплошь завешанной шубами царских слуг. Через несколько минут показался озабоченный чем-то Петька Пожарский и принялся озираться, как будто ожидая чьего-то прихода. Никого не дождавшись, он плюхнулся на скамейку и вытерев со лба пот, тяжко вздохнул.

– Где же ты, краса моя ненаглядная, – вырвалось у него.

– Али потерял кого, Пётр Дмитриевич? – проворковала подкравшаяся сзади к стольнику Машка и со смехом закрыла ему глаза руками.

– Кто здесь?! – дернулся было тот.

– А ты кого искал, княжич? – в голосе девушки звякнул металл, как будто лязгнули стальные зубы капкана.