Андрей Кокоулин - Точка

Нет, с Аннет-Лилиан и раньше было понятно, но Рамбаум…

От стеллажа что-то покатилось. Искин вскинулся, преодолевая вес Эрика. Бухнул выстрел, и блондин дернулся, принимая пулю в себя. У Петера, похоже, не было никакого чувства товарищества. Искин в ответ выстрелил наугад дважды. Тух! Тух! Взвизгнул рикошет.

— А ты не промах, Фодер, — хрипло проговорил Петер. — Но все равно сдохнешь здесь. Я держу тебя на мушке.

Искин выглянул из-за блондина.

— Зря вы это.

— Что?

— Зачем вам меня убивать?

— Все просто, Фодер. Приказ.

Петер выстрелил. Голова блондина откинулась, брызнув на Искина кровью. Затылком уже мертвый Эрик стукнул Лему в скулу.

— Ты как там? — помолчав, спросил Петер.

— Жив. А Эрик мертв.

— Не скажешь, чем это ты меня отоварил?

— А что?

— Интересная штука.

Спираль разогрелась. Впрочем, о первоначальной мощности можно было только мечтать. Юниты почти исчерпали свои резервы. Дальше они могли только жрать хозяина. Из раны с натугой выползла, упала в пыль деформированная пуля. Искин, выдохнув, упер дрожащую руку в спину Эрика.

— Может все-таки разойдемся? — спросил он, только чтобы узнать, где примерно находится Петер.

— Выгляни, и я подумаю, — отозвался тот.

— Пожалуйста.

Импульс подкинул мертвого блондина в сторону стеллажей.

Сам Искин тяжело перекатился влево, успев краем глаза уловить, как Эрик в своем рыжем плаще валится, не долетев до полок. Петер успел выстрелить в труп, а затем, мгновенно оценив ситуацию, перенес огонь на Искина. Пуля боднула Лема в бедро. Только вот Петер не мог знать, что мальчики включат в Искине настоящего солдата Родины. Ни страха, ни боли, ни паники. Холодное, расчетливое состояние.

«Вальтер» в руке Искина дважды огрызнулся свинцом, целя чуть выше короткого всплеска огня за стеллажом и чуть ниже.

Этого хватило.

По помещению рассыпалась звонкая тишина. Искин лежал, чувствуя, как холод от ног и рук пробирается к груди. Юниты трудились в нем, покалывая кожу и посылая сигналы, что силы их на исходе.

— Да-да, — пробормотал Искин, — поесть.

Где-то был огрызок, кинутый Эриком, вспомнил он, там, у стены, но до него ползти, ползти. Лежать было приятней. Скоро ему почудилось, что Петер за стеллажом еще жив, еще шевелится, и он с трудом приподнял голову. Стеллажи поплыли, изгибаясь.

— Стоять, — прохрипел им Искин.

Бедро жило толчками приглушенной боли. Ныла, дергала раненая рука. Бетонный пол расцветили пятна крови. Не так много, чтобы потерять сознание, но и не так мало, чтобы сказать, что он вышел из перестрелки без потерь. Или это не его кровь? Искин прижал руку к бедру. Нет, еще сочится.

Он сделал усилие и сел.

Мир, помедлив, прекратил крутиться и вилять, кирпич, бетон, стеллажи застыли на своих местах, будто пойманные врасплох. Мертвецы тоже не предприняли попыток подняться.

— Хорошо, — сказал Искин.

Ковыляя, он добрался до Эрика, а потом до Петера. Петеру пуля попала в голову, разворотив челюсть. Подумав, Искин бросил «вальтер» рядом с трупом, но потом, отставляя в сторону простреленную ногу, поднял его и сунул в карман пиджака. Пригодится. Из восьми патронов в магазине потрачена всего половина. А ему еще… Впрочем, Искин не был уверен, что добраться до Рамбаума и Аннет такая уж неотложная задача.

В голове шумело. Хватаясь за стойки стеллажей, Искин кое-как дошаркал до двери и вывалился в ночную темень.

На обочине стоял автомобиль. Опелевская «Олимпия». С запоздалой мыслью, что если бы в салоне сидел водитель, то на фоне светлого проема он представлял бы для него отличную мишень, Искин спустился по ступенькам низкого крыльца. Он открыл дверцу, пошарил ладонью. Ключей зажигания в замке на центральной панели, разумеется, ему никто не оставил. А было бы славно. Вздохнув, Искин вернулся в здание.

Пешком он все равно был не ходок.

Боль в ноге притихла. Ключи нашлись в кармане брюк у Петера. Свой плащ Искин обнаружил аккуратно свернутым на заднем сиденье «Олимпии». Правда, он был слегка влажен. Но, видимо, приглянулся одному из агентов хайматшутц. Сев на место водителя, Искин посмотрел на себя в зеркало заднего вида. Хорош! В пыли и в крови. Он отер лицо, потом охлопал пиджак, рукава, грудь. Дырки в плече и темные пятна крови, въевшиеся в ткань, лезли в глаза. Искин решительно запаковался в плащ, поднял ворот и стал похож на агента хайматшутц из фильма самого дурного пошиба. Впрочем, так было даже лучше.

Он завел автомобиль и вдруг осознал, что не совсем понимает, что ему делать дальше. Звонить Мессеру? Искать убежища у Берштайна? Бежать, никого не ставя в известность? Потом, с открыткой…

Стеф! — обожгло его. Стеф! Если хайматшутц наведывалась в комнату в общежитии, то Стеф могла им помешать в поисках мифических документов Кинбауэра. Что они могли с ней сделать? Все.

Искин похолодел.

Его опять, как у полицейского участка на Литмар-штросс, накрыло противное, жуткое чувство, что он чего-то не успел, не договорил, не услышал от Стеф. А теперь поздно, поздно! Почему он помнит лишь шляпу с полями? Почему не помнит ее глаз? Совершенно не помнит ее глаз. Обиженный затылок только и помнит.

Но как же может быть поздно? Он обязательно с ней поговорит! Извинится. Искин завел автомобиль. Мотор «Олимпии» взревел. Приступ дурноты чуть не заставил его вывернуть рулевое колесо и отправиться в кювет, заросший весенней зеленью. Мальчики напоминали о себе. Перекусить, необходимо что-нибудь перекусить. Борясь с дурнотой, Искин выехал за кирпичный забор. Дорога была одна. Зарево от огней ночного города стояло справа. Ах, да, промышленная зона Весталюдде, как он и полагал.

Под днищем звякнула, проскочила какая-то железка, видимо, водоводная труба. Кажется, Искин ее уже слышал. Он помнил этот звук.

Фары высвечивали дорогу, электрические столбы и кое-где положенный бордюрный камень, трава и деревья выступали из темноты, как постовые, протягивали ветви в упреждающем жесте. Halt! Ausweis, bitte!

Искин мотал головой. Стеф, Стеф, Стеф. Как странно, думалось ему. Я должен думать о себе. Меня будут искать, хайматшутц так просто не отступится. Но в мыслях моих только девчонка, которую я не знал еще неделю назад. Почему? Потому, что она нагло вломилась в мою жизнь? Или потому, что именно ее мне и не хватало? Может быть, потому что я надеялся закрутить с ней легкий любовный роман? Вряд ли у нас вышло что-нибудь серьезное. Карие, смешливые глаза, желтые прядки волос, чуть вздернутый нос и мягкие губы.

Она напоминала Лизу Каннехт. И Хельму.

Стеф.

Он видел ее всю. Он влюбился в нее. Да, да, стоило это признать, несмотря на то, что девчонка стояла перед «Старым Фридрихом» и торговала собой за несколько марок в час. Глупая девчонка, ничего не видевшая в жизни. Действительно, не рвануть ли с ней к морю от Фольдланда подальше?