Андрей Кокоулин - Точка

Искин улыбнулся.

— То есть, мы жили в мире своих фантазий?

— Я склоняюсь к этому, — сказал Рамбаум. — Я инициировал операцию по встрече с вами, пусть и в не слишком удобном для вас формате, Людвиг, так как у меня еще имелись сомнения, что за аферой я, возможно, упускаю какие-то реальные плоды изысканий Кинбауэра. Но все ваши комментарии идеально соответствуют моему предположению. Со всем Фольдландом, с канцлером и фольдстагом Кинбауэр провернул удивительный, невозможный сеанс массовой веры в пустоту, в то, чего не может быть, в крохотных жучков-паучков, которые по радиоканалу или самостоятельно программируют людей на необходимые действия. Материнство! Бесстрашные солдаты Родины! Беспрекословное подчинение! А знаете, почему все попались на такую грандиозно обставленную аферу? Потому что Кинбауэр выразил их затаенные мечты. Мою мечту о превосходстве фольдландского гения над прочими придурковатыми и спесивыми народами в том числе. Мечту Эллера. Мечту Штерншайссера.

— А Сальская область? — спросил Искин. — Это тоже фантазия?

Рамбаум улыбнулся.

— О, Сальская область! Я все ждал, Людвиг, когда вы ее упомянете, и, наконец, дождался. Да, Сальская область, казалось бы, должна не оставить от неверия в юнит-технологии и камня на камне. Превосходная операция! Медицинские фургоны и волеизъявление народа. Невиданное мирное оружие! Страх и обморок Европы! Но что за всем этим стоит, если приглядеться повнимательнее? Что там произошло на самом деле?

— Голосование о присоединении к Фольдланду.

— Правильно, — сказал Рамбаум. — Но если бы вы изучили вопрос, Людвиг, то вамстало бы ясно, что фокус с вакцинацией юнитами — не совсем фокус. Вы бы обнаружили, что Сальская область около семидесяти лет считалась спорной территорией, что профольдландские настроения там успешно культивировались добрый десяток лет, что соседствующий Баренц даже в самые тяжелые времена помогал области продовольствием и горючим, что, в сущности, эти земли и заселены-то преимущественно дойчами. И вы бы, кстати, узнали, что область с полвека была наделена автономией, иначе голосование не имело бы никакого смысла.

Искин шевельнулся.

— Вы намекаете, что и без юнитов исход голосования был бы тем же?

Рамбаум кивнул.

— Да, и Кинбауэр понял, как можно извлечь из этого выгоду. Канцлер, поскольку был под впечатлением кинофильма с вами, Людвиг, дал добро, к операции подключилась внешняя служба хайматшутц, пресловутые фургоны под предлогом медицинской помощи заколесили по населенным пунктам области, не брезгуя даже хилыми, на два-три двора, хуторами, витамины и опиаты потекли по венам. Вы, наверное, не знаете, но одновременно с этим была развернута умопомрачительная компания «Стань фольдландцем, вспомни, кто ты есть». На радиостанциях, вещающих на область, каждая вторая передача рассказывала о том, какие перспективы открываются у населения с переходом под крыло такой большой и могущественной державы, как Фольдланд. Мы — наследники древнего Асфольда. Вы — наши братья. Твердым шагом, горячим сердцем… А так, конечно, юниты, крохотные колонии, прорастающие внутри граждан, в органы граждан, в мозги граждан.

Рамбаум вздохнул.

— Чего было по-настоящему не отнять у Кинбауэра, — сказал он, — так это гениального чувства момента. Так случилось с Сальской областью. Так, полагаю я, случилось и с его смертью. Канцлер требовал разворачивания программ, но Кинбауэр отчего-то медлил. В верхах зрело недовольство. Поговаривали, что Рудольф должен наладить процесс и наконец отойти в сторону. Максим Кнопке, министр Науки, пообещал прислать в Киле техническую комиссию. И тут — бах! — авария. Смерть пятерых подопытных вместе с номером первым, Карлом Плюмелем. Бах! Ваше бегство. Бах! — самоубийство.

— И еще! — с напором сказал Рамбаум. — Фабрика Кинбауэра никогда не могла произвести ничего сложнее мыльниц и пепельниц.

— Я думаю, вы не правы, — сказал Искин.

— Не упорствуйте, Людвиг! — отмахнулся Рамбаум. — Та замечательная линия с прессом, с программатором, с измельчителем, с катками и ваннами, с вытяжками и прочим, прочим, есть одно большое надувательство. Специалисты, вызванные мной на место, смогли только подтвердить, что линия работает, электричество подведено, ремни и валы крутятся, но все это не является сколько-нибудь цельной структурой. Все станки, хоть и соединены транспортировочной лентой, трудятся вхолостую, рубят воздух, штампуют воздух и производят шум. Ах, да, еще периодически искрят и ломаются. И, кстати, в пользу блефа говорит то, что под основной лентой, в тайной выемке, специально закрытой кожухом, прямо от особого бокса бежала еще одна лента, по которой, видимо, и шли контейнеры с мнимыми юнитами прямо на финальную стадию, к складированию.

— Но зачем?

— Что — зачем?

— Зачем делать еще одну ленту, если можно показать на выходе алюминиевый порошок? Кто будет вникать в тонкости процесса?

— Не знаю, — Рамбаум пожал плечами. — Может быть, вид у алюминиевого порошка был маркий, непрезентабельный, его ведь еще необходимо было растворить в коллоиде. Или же Кинбауэру хотелось создать впечатление сложного, сочлененного механизма, но не стояло задачи, чтобы этот механизм еще и выдавал продукт. — Он потер шею и повернулся к откинувшейся на спинку стула сотруднице. — Лилиан, простите, почему вы перестали фиксировать ответы Фодера?

— Потому что говорите в основном вы, Дитрих, — сказала Аннет-Лилиан, дымя сигаретой, — а наш хитрец только щурится и думает, как бы освободиться от веревок.

Рамбаум вздохнул.

— Его можно отпускать.

— Я этого не обещала, — сказала Аннет-Лилиан.

— Мне казалось, мы договорились. Кинбауэр основательно промыл ему мозг, и опасности для Фольдланда он не представляет.

— Я договаривалась с вами, Дитрих, сохранить ему жизнь. Правда, с оговоркой, что он нам поможет. Помощи я не увидела.

Аннет-Лилиан собрала листы в стопку и сложила их в тонкий кожаный портфель. Потом, вскрыв пишущую машинку, она выдрала текстильную печатную ленту и сложила ее горкой в пепельнице. Щелкнула зажигалка. Огонь принялся пожирать предложенную ему жертву. На лице Аннет-Лилиан появилась странная усмешка.

— Простите, — сказал Искин, — и вы только ради меня устроили весь этот цирк с похищением?

— Что здесь странного? — нахмурился Рамбаум.

— Ничего. Просто… я, наверное, не заслуживаю такого внимания от хайматшуц. Если и до меня все было ясно.

— Заслуживаете, — сказала Аннет-Лилиан. — На счет этого не беспокойтесь. Дитрих, поговорим на улице?

— Конечно, — отозвался Рамбаум.

— Петер! — крикнула женщина.

В глубине помещения скрипнула дверь. За стеллажами послышались шаги. Через секунду, отклонив абажур рукой, чтобы на него не падал свет, в коридоре появился Петер.