Андрей Кокоулин - Точка

— Предлагают хорошую сумму?

— Представьте, — сказал Костигер. — Видимо, потому, что я знаю меру. И знаю, что юниты ни коим образом не помогут покупателям.

— Но они считают, что помогут, — сказал Искин.

Альфред-Вальтер улыбнулся.

— Это их право.

— А вы не боитесь…

— Когда колонии выйдут на четвертую стадию, я буду уже далеко. Продукт я показал. Люди убедились, что он работает. А то, что они получат в результате, ни коим образом меня уже не волнует.

В дверях на мгновение появился Крис.

— Еще пять минут, и будет готово, — объявил он.

— А как вы вынесли контейнер с юнитами? — спросил Искин.

— Я же не спрашиваю, как вы сбежали, — шутливо погрозил пальцем Костигер. — Вынес. В любом случае это было не трудно. Кроме того, я украл их три. И, честно говоря, жалею, что не больше.

— Но там же белковый раствор…

— Нет никакого раствора. Юниты прекрасно существуют и без него.

— Простите, Вальтер, — мотнул головой Искин, — Кинбауэр однозначно… Он же рассказывал, что юнитам необходима защита от агрессивной среды.

Он умолк. Костигер ждал.

— Это вранье? — спросил Искин.

— Я вам могу сказать, Людвиг, что Рудольф сам не понимал, что такое юниты и для чего они предназначены. Про защитные белковые оболочки ему рассказали в одном из институтов, где он консультировался, и он тут же придумал их для своего проекта и получил несколько тысяч марок на воспроизводство растворов. Но юнитам они были не нужны.

— Тогда что такое — юниты?

— Прекрасный вопрос! Вы видели их вживую?

— Скорее, вмертвую. В «Альтшауэр-клиник» мне доводилось извлекать колонии.

— Прекрасно! — обрадовался Костигер. — Значит, вы имеете о них хоть какое-то представление. На первый взгляд, мелкая металлическая пыль, так?

— Так, — сказал Искин.

— И на второй тоже. Кинбауэр возил эту пыль в Мюнхенский технологический, к Руске, который занимается электронными микроскопами. Четырехсоткратное увеличение выявило у этой пыли лишь странный структурный рисунок. И все.

— Тогда…

— Хотите, расскажу, откуда у Рудольфа появились юниты? — спросил Костигер.

— Хочу. Но вы откуда это знаете? — поинтересовался Искин.

— Кинбауэр сам мне рассказал. Мы иногда с ним… В общем, ему было недостаточно вас в роли слушателей, тем более, что он не говорил вам правды, а мне…

— Извините.

Напарник Костигера открыл дверь и внес жестяной поднос.

— Ах, да-да, Крис, мы почти готовы, — заявил Альфред-Вальтер, очищая стол от бумаг. — Разрешите, я уберу.

Он отправил оба пистолета в ящик стола.

На подносе оказались две миски с разваренной рисовой кашей, две кружки с кофе, пирамидка из тонко нарезанных бутербродов и бокал с красным вином. Одну из мисок Крис поставил напротив Искина, предварительно положив салфетку, выдал ложку.

— Ешьте.

— Спасибо.

Искин придвинул стул, выцепил себе бутерброд. Крис с боковой стороны подсел третьим. Странная у них получилась компания.

Жуя кашу, Искин вспомнил Стеф, как она радовалась, когда сварила концентрат имени господина Пфальца, как мечтала полить его вареньем, как складывала картонку с остатками, приберегая их на следующий день. Это уже не вернется. Каша застряла в горле, слиплась комком. Искин отложил ложку, отхлебнул кофе из кружки.

— По-моему, недурно получилось, — сказал Крис, глядя на Лема. — Или нет?

— Нет-нет, хорошо. Просто… пусть остынет, — сказал Искин.

Костигер, пригубив вина, откинулся на спинку кресла.

— Мы как-то выпили с Кинбауэром, — сказал он. — Он искал компании, ему нужно было поделиться, и я слегка проявил инициативу. Достал чешской «бехеровки», которую он трепетно любил, предложил отметить какой-то наш очередной успех. Не с Ральфом же ему пить? Про Штильмана уже и не говорю. А в одиночку, согласитесь, Людвиг, пить глупо. Чистый перевод хорошего продукта.

Искин откусил бутерброд. Крис наворачивал кашу, деликатно постукивая ложкой о стенки миски. Костигер бросил взгляд на часы.

— Кого-то ждете? — спросил Искин.

— Покупателя на остатки юнитов, — сказал Костигер. — Надеюсь, вы не будете мне препятствовать в силу то, что я вам рассказал и еще расскажу.

— Мне полагается поверить вам на слово?

Альфред-Вальтер повел бокалом в сторону.

— Увы. Но, думаю, вы поверите. Кинбауэр признавал вас талантливым и достаточно умным человеком.

— Странно, — заметил Искин. — Мне казалось, он видит в нас исключительно рабочий материал.

— Материал материалу рознь. От женщин, кстати, оказалось мало толку, даже по программе «материнство».

— Почему?

— Вы не даете мне договорить, Людвиг. Имейте терпение, — сказал Костигер и снова отпил вина. — Это был год тридцать первый, возможно, начало тридцать второго. Несколько месяцев до вашего побега и смерти Плюмеля. Возможно, где-то после Сальской области. Мы пили у Кинбауэра дома. Он редко выбирался из Киле, но держал прислугу, поэтому дома было чисто. Помню его выглаженные рубашки. Впрочем, это не важно.

Рудольф был достаточно проницателен, чтобы видеть, что юниты у нас, вспомогательного персонала, вызывают неподдельный интерес. Вероятно, он догадывался, что и Штильман, и я, и Сильессон отчитываемся кто перед хайматшутц, кто перед «Альтенэрбе», канцлером или Министерством Науки. Он не подпускал нас в бокс с Плюмелем, но понимал, что этим провоцирует всю четверку на определенные действия. Не на бунт, конечно, но, скажем, на воровство контейнеров и растворов с юнитами и преувеличенное любопытство к конвейерной линии и к тому же Плюмелю — определенно.

С этой стороны, возможно, я это допускаю, наш разговор был им точно рассчитан, несмотря на приличное количество выпитого. Утратив как бы контроль, он поделился со мной сказкой, которую никак нельзя было принять всерьез. И в этом мне чудится удивительная ирония. Сейчас, по прошествии времени, я все больше склоняюсь к тому, что в словах Кинбауэра не было никакой выдумки. Ни на грамм. Он поделился со мной сокровенным.

— Я уберу миски? — спросил Крис, поднимаясь.

— Нет, не надо, я доем, я обещаю, — сказал Искин.

— Лучше налей мне еще вина, Крис.

Костигер передал напарнику пустой бокал. Крис вышел. Искин, вздохнув, взял свою миску в руки.

— Если вы не хотите… — начал Костигер.

— Нет-нет, мне необходимо поесть, — сказал Искин.

Он набил кашей рот. Костигер улыбнулся.

— Все дело было в Плюмеле, — сказал он. — Точнее, в Плюмеле и в непонятном каменном, с металлическими вставками конусе.

Искин кивнул.

— В колпаке. Я видел.

— Когда?

— Однажды, — сказал Искин. — В полубреду.

— Ну, можно назвать эту штуку и колпаком. Это был то ли тольтекский, то ли ольмекский артефакт. Чуть ли не от нашего гения географии Гумбольдта, который вывез его из Мексики и хранил в своем доме в Берлине. Стоял он потом на каминных полках, пылился на чердаках или использовался, может быть, как ваза или как ночной горшок, об этом можно только догадываться. И у Кинбауэра он оказался совершенно случайно — один из его студентов (Рудольф тогда преподавал в университете) преподнес ему артефакт на день рождения. Знал, что Кинбауэр любит необычные вещи. Тогда, кстати, и выяснили происхождение «колпака».