Владимир Малыгин - Лётчик

Ночью прекрасно выспался, не было ни волнений, ни переживаний. Утро встретил с отличным настроением, которое дополнил и закрепил хороший завтрак. Распрощался с хозяевами, подхватил свой саквояж и вышел за калитку. Теперь-то псу снова будет полное раздолье. Со мной его даже во двор гулять не выпускали.

Москва встретила жарой и солнцем. В дороге я ни с кем близко не сошёлся, держался обособленно. Да и разговоры в купе не поддерживал, отделывался общими фразами. Поэтому от меня быстро отстали. И в гостинице заселился в одиночный номер, к моему полному удовольствию. Сработала моя задумка. Не нужны мне соседи, и контролировать постоянно себя в разговорах не хочется.

Глава комиссии, полковник Глебов дело затягивать не стал, и мы в этот же день приступили к выполнению поставленной задачи. Пришлось таскаться за всеми следом, делать умное лицо и многозначительный вид, пока Александр Фёдорович надо мной не сжалился и не отпустил в свободное плавание с наказом походить по заводским цехам. Присмотреться, так сказать, к выпускаемой продукции.

Умный человек, правильно сделал. Потому что я с первого же дня активно включился в этот процесс. Мне сразу понравились новые самолёты. Чуть коротковата морда, правда, лишь на мой привередливый взгляд, но глаз сильно не режет. Сверху полукруглый капот, а снизу причудливой бахромой бороды свисают ребристые цилиндры мотора. Двухместная кабина, причём, в отличие от «Фармана», пилот размещался спереди.

Только управление не понравилось. И по моей настоятельной просьбе после нескольких жарких споров с директором при полной и безоговорочной поддержке высокой комиссии в конструкцию начали вносить изменения. Значительную поддержку в этом нелёгком деле мне оказал Нестеров. Да-да, тот самый Нестеров. Как раз в это время он провёл испытания своего изобретения, самолёта без вертикального оперения, и вёл предварительные переговоры с заводом о дальнейшем производстве нового аэроплана. Интересная модель. Но по мне так абсолютно бесперспективная, и тратить силы и средства на её производство в свете предстоящих стране потрясений не нужно. Но лезть со своим мнением никуда не стал, вместо этого постарался сблизиться с капитаном ближе, благо это было совсем несложно. Стоило только завести разговор о новой технике — и всё, дело было сделано. Вот на почве самолётостроения мы с ним крепко и сдружились.

Повозмущались странностями в управлении «Ньюпора». Он даже мне рассказал несколько реальных случаев, когда в авиаротах самостоятельно меняли прокладку тросов на привычное пилотам управление. На этом самолёте педали служили для управления элеронами, а руль направления отклонялся влево-вправо с помощью ручки. Это же все приобретённые ранее навыки и рефлексы менять как-то нужно. Вот и решили мы совместно с Петром Николаевичем добиться изменений в конструкции нового самолёта. Добились? Конечно же! При такой поддержке со стороны Глебова ещё бы не добились.

В Европе разгорался пожар Первой мировой, в заводских цехах то вспыхивало, то настороженно затихало обсуждение доносимых газетами новостей. Собирались тесными компаниями лётчики, делились практическим опытом, травили авиационные байки.

Присутствовали на них и мы с Петром Николаевичем. Вот тут я вживую и услышал о всяческих новшествах, предлагаемых неугомонным исследователем. То возможность приделывать пилу на заднюю балку фюзеляжа для вспарывания оболочки дирижаблей, то болтающийся под самолётом трос с грузом или якорем на конце для выведения из строя вражеской авиационной техники.

Когда услышал последнее предложение, всё-таки не выдержал и чуть было не рассмеялся, с великим трудом удержался. Но, видимо, что-то этакое всё-таки вылезло на моём лице наружу, потому как тут же последовал вопрос:

— Что вы такого смешного в моём предложении увидели, Сергей Викторович? — насупился Нестеров.

— Помилуйте, Пётр Николаевич, к чему такие риски и сложности? Достаточно вместо всех этих… — я даже замялся, как бы поделикатнее обозвать эти несуразные придумки. — Так вот, достаточно будет просто поставить на самолёт пулемёт. Как его уже ставят кое-где за границей.

Моё предложение вызвало много шума и споров. К однозначному выводу не пришли, да это и не нужно. Самое главное, идею в массы подать, а там она постепенно приживётся и воплотится в дело.

— Сергей Викторович, а что вы думаете об ударе вражеского аппарата колёсами своего самолёта? — Это неугомонный Нестеров снова привлёк ко мне всеобщее внимание новым вопросом. Точно! Он же и погибнет в самом начале войны, совершив этот самый таран. Удачный, кстати. И что ему ответить? Народ вокруг безмолвствует, ждёт ответа. Всё-таки авторитет у Петра Николаевича после выполнения в воздухе своей мёртвой петли огромный, всеми признанный.

— Мысль интересная… — сразу же после этих слов пришлось сделать небольшую паузу, потому как вокруг одобрительно зашумел народ. Повысил голос: — Но крайне нежелательная.

— Поясните, поручик, — раздались со всех сторон заинтересованные голоса.

— Как сейчас у нас принято? Лётчик должен заниматься авиаразведкой. И всё! Так? Так. Вы же предлагаете вести активные боевые действия в воздухе. Заниматься уничтожением вражеских аэропланов, воздушных шаров и дирижаблей в небе. Какое же это будет уничтожение, если при таране могут погибнуть обе машины и оба лётчика? Это банальный неравнозначный размен.

— Почему неравнозначный?

— Так понимаю, что с моим первым утверждением о возможной гибели обоих самолётов после тарана никто не спорит? Кроме Петра Николаевича, само собой. Погодите, штабс-капитан, выслушайте сначала. Кто пойдёт на таран? Самый подготовленный и опытный лётчик, решительный, обладающий крепким духом. Как все вы, господа офицеры. Откуда же мы знаем, что во вражеском самолёте сидит точно такой же пилот? А вдруг там только что выпустившийся из авиашколы слушатель? Совершающий свой первый полёт? Неравнозначно? А если повреждения самолётов будут фатальны для обоих пилотов? И оба разобьются? Ведь у вас даже парашютов нет на крайний случай. А ведь при ударе наверняка последует сильный толчок. Есть огромная вероятность просто вылететь из кабины при столкновении. Многие из вас даже не пристёгиваются в кабине ремнями. Вот скажите, Пётр Николаевич, вы во время выполнения своей знаменитой мёртвой петли пристёгивались?

— Конечно.

— Так почему же в обычном полёте этого не делаете?

Ответом послужило красноречивое молчание. Как различаются по своему содержанию направленные на меня сейчас взгляды. От неприязни и откровенного презрения моей трусостью до раздумья наиболее толковой и соображающей части офицеров.