Сергей Красов - Вторая попытка

— Подожди, — Вадим старший потянул младшего в сторону, — пойдём, я покажу, где были их могилки… или будут… или… совсем с ума можно сойти!

Пройдя немного между оградками, Вадим старший остановился и огляделся:

— Вот здесь, — почему-то шёпотом сказал Радугин, — вот эта яблоня, у неё потом эта ветка обломилась, после того, как я на Лилькиной могилке по пьянке пообещал на ней Рустама повесить. А вот так они располагались: слева Лилька, в середине мамка, справа Семёныч. Даже как-то жутко представить, что они сейчас тут рядом, живы.

— Место здесь красивое, — Вадим младший залюбовался открывшимся видом. В ярких лучах утреннего солнца деревья казались какими-то изумрудно-зелёными, внизу блестело ярко-голубое озеро, опьяняюще пахло цветущей черёмухой.

— Да ё… твою мать! Минуту потерпеть не можешь! — Донёсся снизу из-за деревьев женский голос.

— Узнаёшь? — Вадим младший засмеялся, — милые бранятся — только тешатся.

Вадим старший сразу узнал голос матери и еле сдержался, чтобы не разрыдаться, как на её похоронах в 2001 году. Да и отвечавший ей что-то неразборчиво мужской голос был ему знаком до боли.

После смерти отца, мать Вадима сошлась с человеком, который до этого постоянно «сидел», в основном за кражи. Настороженно присматривавшийся к нему первое время Вадим, которому тогда едва исполнилось шестнадцать лет, неожиданно для себя как-то быстро подружился с бывшим зеком. Закалённый в тюрьмах кручёный пронырливый характер Семёныча чем-то ему импонировал. Так же, видимо, подкупало то, что этот битый жизнью мужик, знавший ответ на любой вопрос, общался с ним на равных, охотно делился богатым опытом.

— Запомни Вадик, — говорил Семёныч, полируя свои ботинки тряпкой до зеркального блеска, — пусть у человека морда будет пьяная, но туфли должны блестеть обязательно. Люди почему-то в первую очередь смотрят на них.

В другой раз Семёныч задал вопрос из обычной жизненной ситуации:

— Пошёл ты, к примеру, провожать девчонку в чужой район. На обратном пути к тебе подкатывают три фраера: «Стоять! Дай закурить!», твои действия?

— Бью первым самого здорового, а дальше — как вывезет.

— Ну и дурак! Ноги в руки и рви когти в сторону дома!

— Что б меня потом все трусом считали?!

— Кто? Ты их не знаешь, они тебя не знают. И в любом случае — лучше побыть пару минут трусом, чем постоянно — покойником.

Впервые в жизни оказавшись в семье, Семёныч держался за неё руками и зубами. Постоянно тащил домой всё, что где-то «плохо лежало», что-то пристраивал к дому, переделывал, ремонтировал. Общительный с пробивными способностями, он быстро сходился с людьми. В любом конце города у него были друзья и знакомые. Пил он постоянно, но понемногу, поэтому всегда был слегка навеселе.

С матерью они постоянно переругивались. Беззлобно, по привычке. Такая манера общения существовала между ними все двадцать лет, прожитые вместе.

Вот и сейчас, в ответ на ругань матери, раздалась ругань Семёныча, смысл которой, из-за обилия нецензурных слов, понять было невозможно.

— Они матом не ругаются, они на этом языке разговаривают, — процитировал кого-то Вадим старший, когда они сбегали с крутого холма вниз к дому.

Несмотря на расположенное рядом с домом кладбище, матери это место нравилось.

— А что кладбище? — смеялась она, — живых надо бояться, а не мёртвых. Зато, когда помру, машину заказывать не надо. Уж как-нибудь на горку на руках затащите.

Так оно впоследствии и получилось.

Во дворе у дома никого уже не было. Перебранка глухо доносилась изнутри дома.

Заскрипевшая дверь сеней просигнализировала о приходе гостей, и голоса стихли.

— Здравствуйте! — Младший распахнул дверь в комнату

Секундная тишина сменилась дружным воплем в два голоса:

— Вадик!

Пока Вадим младший обнимался с матерью и отчимом, Вадим старший еле сдерживал эмоции. Больше всего на свете ему хотелось также обнять таких родных для него людей. Почувствовав влагу на глазах, Вадим прикусил губу, чтобы сдержать стон, рвущийся наружу. Вместе с тем его не покидало ощущение нереальности всего происходящего. Может быть, это ощущение и помогло ему сдержаться. Ему даже захотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что это всё происходит в действительности. Хотя куда уж, казалось, реальнее может быть специфический запах этого дома, который он уже стал забывать, вид сковороды с поджаренной картошкой на шкворчащем сале, стоящей посреди круглого стола.

— Знакомьтесь, — вернул его к жизни голос двойника, — это мой друг, тоже Вадим и тоже Антонович.

— Володя, — Семёныч протянул руку, которую Вадим осторожно пожал, чтобы не сломать что-нибудь от переизбытка чувств.

— Наталья Илларионовна, — представилась мать, — а мы как раз завтракать собрались, присаживайтесь к столу, не побрезгуйте, — что-то вдруг засмущалась она.

«Не побрезгуйте! — подумал Вадим. — Да я вырос на твоей стряпне, мама!».

— Только водка у нас самодельная, — Семёныч выхватил из рук матери бутылку, мгновенно вытащил из неё зубами пластмассовую пробку и начал разливать по рюмкам напиток с характерным запахом самогона.

— Мы сейчас водку вообще не будем, ни самодельную, ни заводскую, — торжественно объявил Вадим младший и под недоумевающими взглядами вытащил из сумки несколько бутылок пива и поставил их на стол.

— Мы можем в любой момент понадобиться начальству, поэтому должны постоянно быть в форме, — объяснил Вадим старший.

— Это что ж за начальство такое, что даже в праздники людям отдохнуть не дают? — возмутилась мать, хотя в её словах одновременно чувствовалась и гордость за сына — вот, мол, какая важная фигура — без него даже в праздники не обойдутся.

— Почему не дают? — Вадим младший открыл бутылку пива и разлил её в два стакана, — мы же отдыхаем. Только полностью расслабляться нельзя.

— Вам виднее. Мы люди маленькие, многого не понимаем. — Семёныч поднял рюмку, — ну, давайте за приезд!

Все дружно выпили и потянулись к закуске.

— Ой, у меня же селёдка есть, — засуетилась мать, — к пиву самое то будет. Сейчас порежу, — и выпорхнула из комнаты.

«Сколько же ей сейчас лет? — размышлял Вадим, заедая пиво жареным салом с картошкой, — где-то пятьдесят шесть — пятьдесят семь, примерно, как и мне было в последнее время там, в той жизни. Восемнадцать лет осталось. И ничего изменить нельзя. Лучше бы не знать такие даты.

Правильно задумано природой. Никто не знает, сколько ему отпущено судьбой. И все надеются, что это будет не скоро. Ну, разве что, неизлечимо больные. Семёнычу вообще сейчас лет сорок пять. А умрёт раньше матери — в пятьдесят пять. Ещё и инфаркт перед этим переживёт. Хотя, тут обстоятельства смерти какие-то подозрительные. Гуляли на Лилькиной с Рустамом свадьбе, пошёл домой — скотину накормить, как всегда навеселе. Утром нашли мёртвым в стороне от тропинки, голова в луже. Никто не разбирался, списали на сердце. Здесь можно попробовать предотвратить… хотя… свадьбы этой точно не допустим.»