Михаил Ланцов - Восточная война

Миновали брод. Засыпав его за собой «чесноком». Подходы к нему, тоже «засеяли». В темноте – самое то. Тем более, что многие японские солдаты бегали по улице босиком, не успев обуться.

Бах! Ба-бах! Бах!

Донеслась серия несильных взрывов от понтонного моста. И минут пять спустя вернулся первый взвод, после чего весь эскадрон начал сворачиваться и готовиться к отступлению. Пора было и честь знать. Все что хотели – сделали. И даже больше.

— Куда это они так спешат? — хохотнул Федор Дмитриевич – командир взвода тяжелого вооружения, которого все почему-то называли не иначе как «дядя Федор». И ударил по ним из станковых пулеметов. Так – пару относительно длинных очередей, просто чтобы обозначить присутствие. После которых японцы спешно откатились, начав накапливать силы. Но эскадрон не стал их ждать и геройствовать. Конечно, посмотреть на то, как супостаты налетят с разбегу на «чеснок», очень хотелось. Однако не решились. Слишком высока была угроза подхода канонерок. Зачем рисковать? Глупо. Пара-тройка шрапнелей и половины эскадрона попросту не станет. А оно надо? Ради чего? Сиюминутного зрелища?

Отходили осторожно, горными тропами, стараясь не попадаться на глаза местным жителям. Да и вообще никому. Японцы, безусловно, активизировались и самым активным образом искали их силами своей кавалерии. Эскадрон был силен… но силен как эскадрон. Сталкиваться с серьезными силами японцев в полевом сражении ему было не с руки. Их миссия заключалась в другом. Однако, несмотря на все предосторожности, к исходу второго дня, Александра, что дежурил по охранению окликнули, привлекая внимание:

— Командир! Александр Александрович! Смотрите! Баба!

— Баба? — удивился Блок и, сняв защитные крышки с бинокля, глянул в указанном направлении. — Действительно… баба… — Верхом на лошади сидела та самая особа из особняка.

— Снять ее? — деловито поинтересовался Игорь Иванович, ласково огладив свой карабин с оптическим прицелом. [34] В данном случае он был егерем, то есть, точным стрелком, находящимся в боевых порядках. Марксманом.

— Погоди, Печкин, погоди.

После чего Блок подошел к сэру Гамильтону, взятому в плен там же, в здании штаба. Он оказался британским наблюдателем, раненным под Ляояном и выехавшим на лечение в тыл. Рана пустяковая, но Ояма воспользовался первым же поводом, чтобы избавиться от этих любопытных глаз и излишне назойливых советов.

— Вы хорошо говорите по-японски? — спросил он его по-английски.

— Сносно.

— Спросите у генерала Куроки, кто эта девушка, — спросил он и указал в сторону конной девицы, видневшейся на холме. — И почему она нас преследует. Это опасно. Хорошо, что еще достаточно светло и мы ее смогли узнать. В сумерках же ее бы просто застрелили, приняв за солдата японских разъездов.

— Бака! [35] Бака! – Дура! (яп.) — грозно сведя брови, ругнулся генерал, не дожидаясь перевода. А потом добавил уже на английском с сильным акцентом. — Я понимаю его речь. Эта девушка моя родственница. Племянница.

Тем временем девица пнула коня в бока и поскакала к обнаруженному ей лагерю русских. Возле него она притормозила и подъехала совсем шагом. Довольно ловко соскочила с коня, несмотря на свои одежды. И, подойдя ближе к генералу, села в традиционную для японцев позу на коленях. После чего залопотала на своем, на птичьем.

— Что хочет эта женщина? — напрягся Александр у генерала.

— Она просит меня, как главу рода, разрешить ей совершить самоубийство.

— Что?! — охренел Блок.

— А… — небрежно махнул здоровой рукой Гамильтон. — Это все их средневековые обычаи. Плен по традициям Японии – позор. Лучше смерть, чем плен. Раньше так было. И для женщин тоже. Она – женщина-буке – воинского сословия. В случае угрозы пленения она должна защищать своего господина, — Гамильтон кивнул на генерала. — Если же все становится крайне плохо, то помочь тому умереть, если он не в состоянии сам совершить самоубийство. А потом убить себя.

— Что за бред?! — воскликнул шокированный Александр.

— И не спрашивайте, — покачал головой Гамильтон. — Но это их традиции. И невежливо их не соблюдать. Вы забрали ее кинжал. Верните его девушке. В конце концов, это даже познавательно. Я никогда не видел, как сами себе перезают горло.

— Это правда? — слегка осипшим голосом спросил Александр у генерала.

— В общих чертах, — глянув с нескрываемым пренебрежением на сэра Гамильтона, ответил Тамэмото Куроки. — Норико воспитывалась в старых традициях и очень серьезно к ним относится.

Александр подошел к ней и, взяв за плечи, поднял с колен. Заглянул в глаза и ужаснулся. Там была какая-то отрешенность… пустота… Мысленно она уже была мертва.

— Вы дадите ей разрешение? — спросил Блок у генерала.

Тот молча кивнул. И Норико что-то тихо залопотав, чуть отстранившись, осторожно, чтобы не спровоцировать бойцов, достала мешочек с монетами, который, поклонившись, протянула ему.

— Верните кинжал, — тихо произнес генерал. — Для нее это ОЧЕНЬ важно. Там, — кивнув на мешочек, — все ее личные накопления и украшения. Она просит продать ей кинжал, понимая, что он ваш трофей.

Александр повернулся и вновь взглянул на эту девушку. И у него что-то сжалось внутри. Убить ему было несложно. В бою. Врага. Но участвовать в этом дурацком ритуале он не мог, даже косвенно. Как он будет жить дальше с пониманием того, что из-за него такая милая девушка перережет себе горло? Такая дикая и буйная тогда… и такая тихая и смиренная сейчас… Блок чуть подался вперед и вдохнул аромат ее волос. Снова отмытых от побелки и пахнущих чем-то очень приятным… Он не мог, просто не имел права позволить ей умереть. Безумное. Глупое. Иррациональное чувство накрыло его.

— Проклятье… — прорычал он.

— Что вы говорите? — переспросил Гамильтон, но Александр его проигнорировал.

— Генерал, как глава рода вы вправе решать ее судьбу?

— Да.

— Тогда я прошу у вас ее руки.

— Это глупо, — едва заметно усмехнувшись, ответил Куроки.

— Я офицер, дворянин и я хочу, чтобы она жила, — медленно, по словам произнес Александр.

— Зачем? — удивился Куроки. — После смерти она переродится и начнет жить заново. Если сделать сейчас все правильно, то ее новая жизнь будет более светлой и радостной, чем эта. Такова ее судьба.

— Ее судьба – я. Иначе бы вон, Печкин, ее пристрелил четверть часа назад. Или там, в особняке, кто-то из моих бойцов. Если бы судьба хотела ее смерти, то она бы уже умерла. Вы понимаете?

— Вы – мальчишка! — бесстрасно растянул губы генерал. — Но может быть вы и правы. Слышишь, Норико?

— Нет, — отчетливо и предельно четко произнесла она по-английски.

Александр обернулся и встретился со жгучим, полным вызова и ярости взглядом. Настолько пугающим, что он даже отшатнулся.