Михаил Ланцов - Восточная война

От этого воспоминания Петр резко открыл глаза, скривился и едва слышно застонал.

— Тише, тише, — вдруг произнес ненавистный голос, и кто-то тряпочкой промокнул пот у него на лбу.

Петр скосился и замер. Рядом с его постелью сидела она… Изабелла. И вид имела самый уставший, измученный, с кругами под глазами. Хуже того, эта су…, эта женщина удивительно органично имитировала заботу и какую-то обеспокоенность.

— Что ты здесь делаешь?! — с нескрываемой ненавистью и раздражением в голосе прохрипел он. И они встретились взглядами. Он ее буквально испепелял. А она… она заплакала… смотрела на него с болью в глазах и беззвучно плакала. По ее щекам медленно текли редкие слезы. И явно уже не первые. Лицо, такое ухоженное обычно, выглядело не только сильно уставшим, но и заплаканным… и даже чуть припухшим.

— Уходи! — прохрипел он с прямо-таки вибрирующим, звенящим раздражением.

— Молодой человек, — раздался откуда-то с боку незнакомый мужской голос. — Что вы себе позволяете? Ваша невеста уже пятые сутки ночи не спит, ухаживает за вами, обмывает, утку выносит, всячески помогает врачам. А вы? Понимаю, вам неловко представать перед ней в столь беспомощном виде, но проявите уважение. Медсестер не хватает, так как к нам перебросили раненых из-под Ляояна. И если бы не ее старания, вы бы тут заросли уже в собственном говне.

Петр раздраженно глянул на того, кто это говорил, и как-то потупился. Перед ним стоял уже немолодой врач, самого усталого, прямо-таки изможденного вида, и смотрел на него с осуждением.

— Я… — попытался что-то пробормотать Кузьмин, но доктор его перебил.

— Извольте извиниться перед девушкой. Она вас, бредящего, в забытье, с ложечки бульоном отпаивала. Говно за вами возила. Ваша жизнь была в ее руках. Она вас выходила. С того света вытащила. А вы? Что вы себе позволяете?!

Петр нервно кивнул и с круглым от удивления глазами повернулся к Изабелле. Та продолжала тихо плакать, поджав губы и с нескрываемой болью смотреть на него.

— Я жду, — настойчиво произнес врач.

— Прости меня, — с огромным трудом выдавил из себя Петр, заплетающимся языком. Он стал словно пьяным от этой новости. Его будто бы обухом по лбу приложили.

— Так-то лучше, — сказал доктор и вышел, тихо прикрыв дверь отдельной палаты, в которой Кузьмин лежал.

— Зачем? — после долгой, очень долгой паузы прошептал Кузьмин. — Моя смерть сделала бы твою жизнь легче… проще…

— Легче и проще? — горько усмехнулась она.

— Этот приказал? — вяло кивнул парень куда-то в сторону.

— Этот пришел только на второй день. Велел перевести тебя в отдельную палату. Сказал главрачу, что ты герой. Спас какое-то секретное оборудование от захвата японцами.

— И что?

— Я узнала раньше. И прибежала сюда сразу. А ты… ты трус и мерзавец! Ты знаешь это?! Трус! Неужели ты так меня испугался?! Сбежать захотел, малодушный?!

— А что ты хотела? Чтобы мы как те мыши из анекдота, плакали, кололись, но продолжали есть кактус? Жить с женщиной, которая меня ненавидит и презирает? Самой не противно?

— И поэтому ты решил пойти и погибнуть?

— Я просто выполнял свой долг. До конца.

— Дурак… — совсем расплакавшись, прошептала она.

— Тебе-то чего?

— Не понимаешь?

— Нет, — ответил Петр продолжая смотреть на Изабеллу каким-то неверящим взглядом. — Тебе было бы проще, если бы я умер. Дама ты видная. Уделила бы внимание какому-нибудь полковнику или капитану…

— Замолчи! — неожиданно резко и жестко произнесла она.

— Не нравится? Так я не в обиду. Я же честно. Просто положила бы мне подушку на лицо. И все. Тихо бы преставился. А утром поплакала перед людьми…

— Я написала отцу.

— Что?

— Я написала своему отцу, что ты сделал мне предложение. И я приняла его.

— Ты дура? — с жалостью в голосе спросил Петр. — Твоя шляхетская сущность презирает мое крестьянское происхождение, а польская кровь ненавидит мою русскую. Как ты жить будешь с этим? Как МЫ жить будем с этим? Как… — попытался сказать он еще что-то, чтобы уязвить ее, но она накрыла его рот своей ладонью.

— Помолчи.

— Ма-ме-му? — промычал Петр, удивленно выгнув брови.

— Потому, дурачок, — усмехнулась она и чуть завалив голову на бок, посмотрела на него с удивительно ласковой улыбкой.

— Поясни. Я тебя не понимаю, — все равно не унимался Петр, когда она, чуть помедлив, убрала руку с его рта. Он просто не понимал, что произошло, почему эта женщина ТАК переменилась.

— Ты говоришь, что ты крестьянин. Но это чушь и вздор! Крестьяне робеют перед врагом и спину гнут или по лесам прячутся. Молчи! Я уже через пару часов после того боя все знала. Твои мне все рассказали. В крестьянине нет того чувства чести, какое заставляет с гордо поднятой головой идти на смерть. Ты не -- крестьянин. Неотесанный болван – да, но не крестьянин… уже не крестьянин.

— Допустим, — чуть помедлив, произнес Петр. — А что делать с русской кровью?

— Ничего, — пожав плечами, сказала она. — Придется как-то смириться. Как и тебе с моей польской.

— Ты так в этом уверена?

— На третий день после ранения тебе пришло письмо от родителей. Его принесли сюда и оставили мне. Я его вскрыла и прочла. Там столько ошибок, — покачала она головой. — Они едва умеют писать, да? Но это не страшно. Я им ответила. Ты ведь не против? Представилась твоей невестой и описала твой подвиг, а также то, что тебя ранили. Написала, что ты был в беспамятстве, но идешь на поправку, хотя пока не можешь сам писать. Вот и просил меня помочь. Привет им от тебя передала, здоровья пожелала.

— Ну ты и тварь… — произнес Петр на удивление беззлобно.

— И сказано было, — назидательно подняв палец заявила она удивительно пафосным тоном: – каждой твари, надобно пару, если кратко пересказывать библейское послание Ною.

Сказала и улыбнулась, продолжая смотреть на парня ласковым, нежным взглядом.

— Видимо, — согласился с ней Петр и тоже улыбнулся. Он так и не понял, что перемкнуло в этой расчетливой головенке, но ее изменение к себе он чувствовал. Холодность и подчеркнутая дистанция куда-то ушли. Она не изменилась. Нет. Он был уверен – это все та же тварь и мерзавка, что и раньше. Но к нему она почему-то теперь относилась совсем иначе, чем во время их последней встречи. Почему? Он не понимал. Но… ему это было очень приятно. Потому как она ему нравилась, ужасно нравилась, если уж говорить честно… он ее любил и ненавидел… страшный коктейль…

1904 год, 15 июня, окрестности Сасебо

Николай Оттович фон Эссен, получив полную свободу действия и все силы Тихоокеанского флота под свой контроль, закусил удила. Что ему требовалось? Не допустить объединения английской эскадры с японским флотом. У него, конечно, корабли сильные, но тогда противников окажется чего-то совсем много. А это риски, совершенно лишние и бесполезные. То есть, он считал нужным вынудить японцев на генеральное сражение при текущем раскладе.