Олег Северюхин - В измерении Кольца

— Франц сразу послал за мной, и я здесь уже два дня, а ты целую неделю находился на грани между светом и тьмой и никто не мог сказать, в какой стороне ты останешься, — говорила Елизавета и по ее улыбающемуся лицу текли слезы.

В схватке я потерял немало крови, какая-то инфекция проникла в мой организм, и я несколько дней был в бреду. Вызванный лекарь сказал, что у меня вряд ли есть шанс выжить. Спасибо Францу. Он видел лекарства в моей аптечке, видел, как я их применял и только когда лекарь сказал, что шансов никаких, набрал в шприц двойную дозу противостолбнячной сыворотки, воткнул в меня иглу и ввел лекарство, а затем стал кормить таблетками, которые там были. А были там таблетки с антибиотиками и противовоспалительными средствами на случай простуды. Так что Францу я обязан своей жизнью.

— Сударь, мызу я купил на ваше имя и выгнал бывших собственников как разбойников и скупщиков краденого. Прислуга нанята мною. Так что распоряжайтесь смело в своем доме, — доложил мой руководитель хозяйства.

— Франц, я дарю тебе эту мызу, — сказал я.

— Сударь, я прошу вас сдать мызу в аренду моему другу по лесным скитаниям с ежегодной выплатой вам десяти процентов от всей выручки, — ответил мой друг. — И человек будет к хозяйству пристроен, и хозяйство будет иметь, по лесам шастать перестанет и даст работу другим друзьям, вместе с которыми мы прогнали разбойников.

— Согласен, — сказал я, — готовь бумагу, я подпишу.

— А подписывайте сразу, ваше сиятельство, — сказал Франц, — я эту бумагу давно приготовил, и он подал мне бумагу — договор об аренде — и мою шариковую ручку (молодец, что проверил карманы моей одежды).

Я подписал договор и ручку подарил Францу.

— Франц, — сказал я, — вот этой ручкой ты подпишешь ведомость, по которой перечислишь первый миллион золотых марок в немецкий промышленный банк.

— Спасибо, сударь, я так и сделаю, а ручкой буду подписывать только самые важные документы, — серьезно ответил мой Франц. Я знаю, что Франц Ротшильд еще покажет себя.

Елизавета постоянно была со мной, кормила с ложечки и под руку выводила гулять на улицу.

— Владимир, что за странная одежда была на тебе, — спросила как-то она, — не означает ли эта одежда то, что ты не останешься здесь, и мне придется всю жизнь быть одной…

— Ты не будешь одна, — сказал я тихо, обняв ее за плечи, — ты всегда будешь в моем сердце, а мне нужно будет вернуться туда, откуда я пришел.

— Расскажи мне о твоем мире, — попросила Елизавета, — когда ты уйдешь, я буду представлять этот мир и нас вместе в этом мире.

— Я даже не знаю, что рассказать о моем мире. Не думаю, что тебе этот мир понравится, и я не знаю, сможешь ли ты прижиться в этом мире, — с сомнением сказал я.

— Мне кажется, что любой мир, в котором существуешь ты — прекрасен, — не сдавалась Елизавета.

— Хорошо, — сказал я, — я расскажу тебе о своем мире, но ты должна знать, что и в моем мире я такой же, как и сегодня рядом с тобой. Мой мир находится здесь же, но через триста пятьдесят лет. За это время прошло много войн, революций, великих потрясений, государства увеличивались в размерах и распадались на части, дворянство исчезло, все люди стали равными, но на место дворянства вышла элита и номенклатура, составленная из разбогатевших студиозусов, крестьян, выслужившихся солдат, служителей культа и политических партий. Герцоги превратились в губернаторов, короли в президентов, которых выбирают все граждане за посулы и обещания, что при нем и больше ни при ком они станут жить как сыры в масле. И народ голосует, радуется, потом плюётся, ждет времени, когда придет другой с красивыми посулами, чтобы проголосовать за него.

— И у этих людей нет никакой родословной? — удивилась Елизавета.

— Есть, но очень скромная, и чем скромнее родословная, тем больше шансов, что его изберет народ, называемый на греческий манер электоратом. Главное, чтобы оракульские способности были на высоте, — продолжал я. — Все страны делятся по пропорции двадцать на восемьдесят. Двадцать процентов населения получают восемьдесят процентов всего созданного на земле, а восьмидесяти процентам населения остается двадцать процентов всего оставшегося.

— Но это же несправедливо, — возмущенно сказала Елизавета.

— Конечно, несправедливо, — поддержал я ее, — двадцать процентов населения страдают от ожирения, а восемьдесят процентов населения от недоедания и попытки исправить положение воспринимаются ожиревшими как посягательство на их суверенитет.

— Это все политика, но люди, наверное, стали богаче духовно, поют серенады своим дамам под балконом, ходят на балы и современные мазурки стали изящнее, — начала мечтать моя дама.

— К сожалению, моя дорогая, — сказал я, целуя ее нежные пальчики, — нравы изменились совершенно. Современные женщины свободны и раскрепощены. Они оголили свои груди и животы, носят обтягивающие юбки. Они короткие до такой степени, что из-под них выглядывают трусики. Они курят, пьют вино и крепкие напитки, говорят грубые слова, пляшут трясущиеся танцы, плачут от песен трубадуров, но часть женщин старается соответствовать понятию, что женщина должна быть женственной. Время рыцарей, турниров, шпаг и дуэлей кануло в прошлое. Мужчины дерутся в подворотнях или в ресторанах по пьяному делу, нанимают убийц для сведения счетов, пишут доносы и с помощью современной техники говорят гадости, о которых знает весь мир.

— Неужели так плохо в твоем мире? — огорчилась Елизавета.

— Мы уже привыкли к этому миру, и попадание в другой мир может освободить от внутренних тормозов все наши внутренние инстинкты. Мы предстаем перед людьми такими, какими они не хотели бы быть сами и чтобы их дети не были такими. Некоторые люди возрождают и сохраняют наши культурные традиции, но таких людей становится все меньше и меньше. Я не знаю, как ты меня представишь в моем мире, лучше представь, что я все еще в твоем мире, — сказал я.

— Владимир, мы с тобой еще встретимся когда-нибудь? — спросила с робкой надеждой Елизавета.

— Не знаю, но никогда не говори никогда. Если меня занесет к вам ветер моих странствий, то я постараюсь написать тебе записку о том, что был вдалеке и передаю тебе привет, — успокоил я ее.

— Нет, ты должен сразу придти ко мне, потому что я всегда буду ждать тебя, и мое сердце будет свободно только для тебя. Даже, если я буду очень старая, все равно приди ко мне, чтобы я ушла спокойно в иной мир, — в голосе женщины слышалась мольба.

— Я приду к тебе, — прошептал я.

Мы наслаждались каждым днем пребывания вместе. Я не мог остаться с ней, потому что, в конце концов, душа современного человека не вынесла бы медленного прозябания в тиши средневековых месяцев. Даже современные западники стараются вырваться в Россию, чтобы посидеть в компании, напиться, покричать вволю, выгнать из себя оскомину цивилизации, чтобы потом вернуться в свой мир и быть чопорным и солидным западником, строго соблюдающим созданный дубиной добропорядочный образ жизни.