Александр Михайловский - Севастопольский блиц

На этом фоне неудачи в войне с европейской коалицией отдавались ноющей болью во всем государственном организме. С одной стороны, поднимали голову почвенники, требовавшие отказа от всего европейского: костюмов, манер и непременной для дворянства особенности между собой говорить на французском языке. С другой стороны, им тут же возражали насквозь прогрессивные оппоненты, которые говорили, что все исконно-посконно русское себя окончательно дискредитировало, поэтому необходимо как можно скорее перенимать все прогрессивное европейское, и как можно скорее самим становиться европейцами. С русским народишком, как с какими-нибудь неграми на плантациях, при этом предлагалось разговаривать посредством управляющих-разночинцев, казачьих нагаек и ружей карательных команд. Реализация подобной программы грозила такими неустройствами, что не столь уж давний мятеж имени Емельки Пугачева мог показаться веселым машкерадом. Солдатики, они ведь тоже из мужиков набраны, и в какую сторону будут стрелять их ружья, это еще бабушка надвое сказала. Впрочем, и почвенники тоже были «хороши». Ишь, чего удумали – загнать Россию в допетровские времена, в культурную и политическую самоизоляцию. Чисто интуитивно Александр Николаевич понимал, что между этими двумя крайностями можно и нужно пройти, найдя золотую середину… да только он не знает, как это сделать.

И в этот момент грянул небесный гром…

Молоденький корнет из мелкопоместных дворян еще пах кровью и порохом севастопольской осады, запечатанный сургучными печатями пакет от князя Васильчикова был неожиданно массивным, а проставленная на нем дата заставила императора в удивлении приподнять бровь. Пакет, еще вчера вечером отправленный из Севастополя, менее чем за сутки очутился в Санкт-Петербурге – это ли не чудо?

– И как же так могло получиться, братец, – с непонимающей усмешкою спросил император у стоявшего навытяжку корнета, – что вчера еще ты был в Севастополе, а сегодня уже здесь, в Зимнем дворце. Неужто какой народный умелец все же умудрился пошить тебе сказочные сапоги-скороходы? А иначе как так вышло, что одна нога у тебя здесь, другая там?

– Никак нет, Ваше Императорское Величество! – гаркнул корнет, – это меня княгиня Артанская, Елизавета свет Дмитриевна, на своем летательном корабле до Гатчины вместе с конем ночью изволила подбросить. А дальше, говорит, братец, ты уж сам. А то, грит, ежели тебя на Дворцовой площади высаживать, то переполох может начаться как от британского нашествия. Так что, мол, нечего зазря людей пугать.

Услышав такой ответ, император немало удивился. Если его папенька Николай Павлович славился тем, что одним своим взглядом мог заморозить человека насмерть, то Александр Николаевич был помягче… но все равно корнету стало как-то не по себе.

– Ваше Императорское Величество, – с легкой дрожью в голосе сказал он, – его Сиятельство князь Васильчиков сказали, что если у вас возникнут какие вопросы, то все ответы в его рапорте. А мы люди маленькие, как акын казахский – что видели, о том и поем-с!

– Ладно, братец, ступай, – отмахнулся от непрошеного совета император, – но скажи там, что я велел тебе быть поблизости, понадобишься – позову.

Дождавшись пока курьер выйдет вон, Александр Николаевич взял со стола большой нож для бумаг из моржового клыка и с хрустом вскрыл плотную бумагу пакета. И первым делом на стол выпали картонки с карточками, похожими на дагерротипные… вот именно что похожими. В отличие от нормальных дагерротипов, все запечатленное на этих карточках выглядело невероятно четким и цветным… изображено же на них было и вовсе невероятное. Подписи под ними гласили: «Полевой лагерь первого пехотного легиона великого князя Артанского на вершине Сапун-горы», «контрбомбардировка позиций англо-французской коалиции 28.03.1855», «артанская артиллерия ведет огонь по врагу», «артанские пехотинцы отражают атаку британской пехоты», «Великий князь Артанский Серегин и князь Васильчиков обсуждают совместные действия», «князь Васильчиков и кавалеристки артанского войска», «князь Васильчиков в запретном городе Тридевятого царства», «артанский ротный штурмоносец Богатырь и князь Васильчиков»…

Поняв, что если не принять особых мер, сейчас у него зайдет ум за разум, император отложил дагерротипы и взялся сначала за чтение рапорта князя Васильчикова, а потом и за послание великого князя Артанского, предлагающего военный союз для отражения неприятеля и помощь против прочих бед, одолевающих Российскую империю. Прочитав послание артанского князя [13], император Александр задумался, потом в ворохе карточек-дагерротипов нашел ту, на которой были изображены великий Артанский князь Серегин и князь Васильчиков, и внимательно всмотрелся в изображение, пытаясь понять, что это за человек протягивает ему руку дружбы от имени так называемой Великой Артании. Подумалось, что такой человек силен и прям, как висящий у него на боку клинок, и в то же время на его дружбу можно положиться. Званый на княжение вместе с дружиной, первый в своем роду, по статусу он даже немного выше основателя династии Михаила Романова. От первого из Романовых требовалось только не дергаться, а все остальное Пожарский с Мининым и прочий народишко сделали сами; Артанский же князь лично водил свои полки на супостатов, и не успокоился, пока не загнал их в могилу всех до последнего. Страшный человек, однако, признающий только окончательную победу.

Еще раз перечитав рапорт Васильчикова и послание Серегина, а также пересмотрев карточки-дагерротипы, император позвонил в колокольчик, и, как только на звук явился дежурный лакей, распорядился доставить к нему гонца из Севастополя на предмет уточняющих расспросов. И вот корнет снова навытяжку стоит в царском кабинете, но ничего нового добавить не может. Его рассказ как очевидца полностью совпадает с рапортом Васильчикова и посланием самого Серегина. Только вот об Артанском князе корнет говорит восторженно почти взахлеб, как о самонаилучшем командире, хотя сам под его командованием не служил. Парадокс, однако. Впрочем, по словам курьера, такая же, казалось бы, беспричинная эйфория охватила почти весь Севастополь. В церквах служат благодарственные молебны, а люди на улицах поздравляют друг друга с будущей победой, хотя победы еще и не видать. Брюзжат только немногочисленные пессимисты, но на них никто не обращает внимания. В английских и французских войсках, напротив, царит уныние, будто их уже разбили и теперь русское вторжение угрожает уже Лондону и Парижу.

Император еще немного расспросил корнета о его путешествии на воздушном корабле, но информация была на удивление скудна. Вошел через грузовой люк вместе с конем в трюм штурмоноца в Севастополе, через некоторое, совсем небольшое, время вышел на киевское шоссе между Гатчиной и Санкт-Петербургом. Внутри все сделано не как у людей, а из металла. Все острое, холодное, глядишь порежешься. Летательный корабль снаружи при лунном свете видел вполне хорошо. Весь из блестящего металла и острый как волчий зуб. Летает не как птица, маша крыльями, а сам по себе. Да и крыльев-то у него никаких и нет. Поднялся в воздух, будто всплыл, развернулся – фюить, и улетел, только его и видели!