Александр Михайловский - Севастопольский блиц

Но по сравнению с мировой революцией все это были еще цветочки. Одновременно, почти сразу после налета на Виндзорский замок, стали открываться каналы в мир Русско-японской войны. Дама-Колдун говорит, что еще двое суток и после этого можно засылать первые разведывательные группы. Охренеть! А у нас еще и собаки не кормлены, то есть добры молодцы, вступившие в Единство после Бородинского сражения (Резервная армия генерала Багратиона) по-прежнему вооружены гладкоствольными ружьями образца 1808 года, а старые (первый, второй и третий) пехотные легионы – аналогами винтовки Бердана. А ведь при вступлении в двадцатый век все мое воинство поголовно должно быть вооружено супермосиными, пулеметами Мосина-Калашникова, автоматами Федорова и прочей соответствующей двадцатому веку стреляющей обновкой, ибо без этого оно не более чем пушечное мясо. С артиллерией немного полегче, в тысяча девятьсот четвертом году мои четырехфунтовки вполне еще адекватны, особенно если учесть увеличенные углы возвышения и новые термобарические снаряды улучшенной аэродинамики. Но к четырнадцатому году их тоже следует заменить все полностью. А тут еще соображение, что, судя по скорости открытия каналов, сам Небесный Отец лично прикладывает к этому определенные усилия, а потому вступать в бой нам придется немедленно, сразу с колес. Возможно, там близится момент, после которого выполнение задачи усложнится многократно, а некоторые возможности и вовсе канут в Лету.

А отсюда ситуация повышенного мандража. Где же мне взять пятьдесят тысяч винтовок, пять тысяч пулеметов и прочее необходимое вооружение, в то время как робокустарные мастерские «Неумолимого» способны изготавливать всего по сто стволов в день, причем неважно чего. Чтобы перевооружить пехотные части, им потребуется года полтора работы и усиленный сбор металлолома в расходники. Решение лежит на поверхности – на оборудовании «Неумолимого» необходимо делать только пулеметы, резко повышающие огневую мощь подразделений. А в остальном следует положиться на трофеи и отчасти арсеналы крепости [29]. Одним словом, действовать придется по-наполеоновски – ввязываться в сражение в условиях острого цейтнота, а дальше полагаться на собственное тактическое мастерство и выучку войск.

Накрученный этими проблемами я и явился на саммит двух Наполеонов, который сам же тщательно готовил со вчерашнего вечера. Во-первых – вчера вечером на танцульках свел Буонопарте с храбрецом Боске, находящемся на реабилитации, а во-вторых – сегодня днем, почти сразу после возвращения из вояжа в Виндзор, добавил к этой компании Мишеля Бизо. Просто удивительно, что может сделать репутация человека чести и коротенькая записка: «Месье Бизо, вы нужны своему императору. Артанский князь». Сам пришел. А когда увидел, какому императору он нужен, самым натуральным образом расплакался от счастья. Даже неудобно стало. И вот теперь Боске и Бизо, вдохновленные и одухотворенные, в компании графа Орлова и префекта столичного департамента Сена барона Османа [30](который также находился в свите Наполеона Третьего) сидят в соседнем помещении перед стеклом с односторонней прозрачностью и имеют возможность слышать и видеть все, что будет там происходить – а там, ни много ни мало, будет вершиться история.

Небольшая комната без мебели. На полу пышный ковер, на одном конце комнаты дверь, которая откроется только по моему приказу, на другом – окно с аналогом небьющегося стекла. У окна стоим мы с Буонапарте; в дверь скоро введут того, кто называет себя Наполеоном Третьим. Насколько мне известно, он таскает с собой двуствольный капсюльный пистолет – невидимые слуги уже вытрусили оттуда порох и пули, заменив их конфетти от хлопушки. Если эта чудак на букву «му» попробует достать ствол, то для начала попадет в дурацкую ситуацию, а потом судьба его будет печальна. Кстати, в полете Наполеон Первый мельком глянул на своего «племянника» и сказал, что тот вроде непохож на его родственника… Ни единой семейной черты во внешности.

А вот и Наполеон Третий (пока еще) – он входит вместе с супругой, при этом караул остается снаружи. Величайший проходимец в истории взволнован, по челу его течет пот. Прежде такой великолепный и представительный, он сник и осунулся. Не привык любезный Шарль терпеть поражений, вот его и колбасит.

Под низкую заунывную музыку прямо посреди комнаты появляется Лилия. Она с головой закутана в серый химатион (плащ до земли), ниспадающий крупными складками до самого пола; из-под подола торчат только кончики пальцев босых ног. На лбу у нее фероньерка с аметистом – камень светится и мерцает в такт ударам ее сердца. Пульсирующие в том же ритме звуки прорезаются и в сопровождающей ее появление мелодии. Свет в комнате меркнет, остается только мерцающий полумрак.

– Подойдите ко мне, смертные, предназначенные к испытанию! – низким заунывным голосом возглашает маленькая богиня.

Боня и его «племянничек» подходят к Лилии. Наполеон Первый идет походкой триумфатора. При любом исходе испытания его положение незыблемо. Он – это он, и никто не может оспорить этого факта. Племянник же его идет на подгибающихся ногах; видно, что он считает себя Наполеоном Третьим, но, зная привычку свое мамочки, в которой текла жаркая креольская кровь, ложиться под встречных и поперечных мужиков, (в том числе и под самого Боню-с), отнюдь не уверен в благополучном завершении испытания.

Лилия берет обоих Бонапартов за руки и застывает в медитационном энтазисе. Глаза ее прикрыты, мерцание фероньерки притихло, губы едва слышно шепчут слова заклинания. В воздухе над головами испытуемых начинают кружить ало-золотые искры, которые постепенно складываются в два геометрических узора, изображающие, очевидно, исследуемые Y-хромосомы. Императрица Евгения от волнения грызет пальцы, а я уже вижу, что эти два узора грубо не равны друг другу…

И вот когда кружившие до того искры все встали на место, Лилия открывает глаза и низким голосом провозглашает:

– Результат экспресс-теста готов!

Устанавливается звенящая тишина. Кажется, даже воздух вибрирует от напряжения…

А Лилия, медленно обведя взглядом всех собравшихся, произносит бесстрастным голосом, в котором слышится лишь торжество истины:

– Испытанные смертные не являются друг другу родственниками по мужской линии! – Она воздевает руки к искристым фигурам. – Вот, можете убедиться сами. Ничего общего в структуре наследственного материала.

По лицу ее текут капли пота, видимо проводить такую экспресс-диагностику тяжело даже для богини. Наполеон Бонапарт Первый и настоящий отходит на пару шагов и придирчивым взглядом сравнивает обе композиции. Его «племянничек», оказавшийся мнимым, тоже вглядывается в них, часто моргая и покрываясь смертельной бедностью; губы его едва заметно подрагивают, а руки судорожно цепляются ворот, словно ему не хватает воздуха. Супруга его стоит неподвижно, словно скорбное изваяние.