Юрий Корнеев - Граф [litres]

А вот с правой стороны города, вдоль Рура, решили все-таки построить металлургический завод. Пророем обводной канал, устроим запруды, поставим водяные колеса – и можно будет ставить домны. Сталь мы тут решили не варить – это только в Линдендорфе, а вот чугун и все изделия из него можно и тут. А завод в Линдендорфе будет специализироваться только на стали и изделиях из нее. Так мы увеличим выпуск своей продукции почти вдвое. Тем более что на изделия из чугуна спрос также огромный. Конечно, по цене с оружием из настоящей оружейной стали ничто сравниться не может, но и с чугуна прибыток тоже очень неплохой. А в секрете выплавку своего чугуна мы все равно долго не удержим. Так что пусть лучше здесь шпионы крутятся – все в Линдендорфе их поменьше будет.

Обсудили с Гюнтером и ремонт городских стен. Так-то они довольно крепкие, но с внешней стороны подшаманить все-таки придется. Как-никак лицо города. А вот где взять деньги на все мои хотелки? Это, конечно, вопрос вопросов. Одно дело тратить деньги только на свой небольшой город, а другое – на это вот безобразие. Но выхода нет – это теперь тоже мой город. Приказал Гюнтеру тщательно все просчитать. Отдельно сумму на каждый проект, и тогда будем уже совместно думать, за что браться в первую очередь, а что и подождет. Хотя делать надо все и сразу. Ладно, посмотрим.

Простояли на башне, пока не продрогли. Все-таки здесь, на верхотуре, ветерок аж до костей пронизывает. Отправились греться в ратушу. Там до вечера время и провел, валяясь на средневековом диване.

А на следующий день пришел малый струг от Курта и привез Эльзу. Правда, теперь она не просто Эльза, а благородная дама Эльза фон Айзенвальд. Мы с ней сразу закрылись в моей комнате. Она только слегка ополоснулась на кухне, все-таки после путешествия на тесном кораблике хотелось привести себя в порядок, а потом сразу рванула ко мне. И потребовала исполнения своего обещания. То есть я прямо сейчас и здесь должен был заделать ей ребенка. И причина была довольно важная – ее муж, рыцарь Готлиб фон Айзенвальд, очень уж плох и может в любой момент предстать перед Господом, а ей хотелось бы забеременеть при еще живом муже. То, что он физически не способен сделать кому-либо ребенка, ничего не значит. Главное, чтобы он был жив на момент зачатия. Очень уж ей не хотелось создавать проблемы своему будущему ребенку. А я разве против? Ведь это будет и мой ребенок. Так что мы принялись решать этот вопрос со всем прилежанием, на которое были способны. А способны мы были на многое, так что до следующего утра мы из постели практически не вылезали. Даже ужинали в постели. Обед мы пропустили и нисколько не жалели об этом.

Но, к сожалению, всему хорошему когда-нибудь приходит конец. Надо было возвращаться домой. Так что через пару дней после встречи с Эльзой мы уже шли по Руру на струге в Линдендорф. Можно было бы задержаться еще на недельку, но все вопросы по Дуйсбургу были в принципе решены, и оставаться там дольше не было смысла. Если только покуролесить с Эльзой, но и дома мне никто не мешает. Да и домой уже хотелось. Соскучился. Самое интересное, что соскучился я по тому маленькому кусочку плоти, вечно кричащему и пачкающему пеленки, совсем пока не разумному и не воспринимаемому мной серьезно, но почему-то притягивающему меня к себе. Голос крови, что ли?

Я и в самом деле относился к ребенку как-то несерьезно. Ну сын. И что? Неизвестно еще, сколько он проживет. Собственно, так к маленьким детям сейчас все относятся. Слишком мало их выживает. И Лео так к этому относится. А вот тот, из будущего, тридцатишестилетний, так к ребенку относиться не мог. Не получалось. Разумом понимал, что нельзя сильно привязываться к ребенку, мало ли что случится, но пересилить себя не мог. Какое-то чувство, не связанное с разумом, притягивало меня к нему. Все время, что мы шли домой, думал об этом. Но так и не разобрался в своем отношении к ребенку. Потом плюнул. Пусть все идет как идет. Единственно, до чего додумался – еще раз поговорить с бабкой Агнеттой о выживаемости маленьких детей. Что-то ведь надо делать. Не дело, когда из родившихся детей выживает каждый третий, а у бедноты вообще каждый пятый.

Ну, с питанием у крестьян вроде налаживается, но мрут ведь они не только от голода. И в обеспеченных семьях, где о недоедании и не слышали, дети тоже мрут. Почему? Что надо сделать? А делать что-то придется. Во-первых – детишек жалко. А во-вторых – это стратегическая безопасность графства: дети – это ведь мои будущие солдаты и работники на моих заводах. Да и крестьян мне надо побольше. А то после прошедшей эпидемии чумы свободной земли полно, и обрабатывать ее некому. Конечно, ко мне бежит много крестьян от других владетелей, но на этом не выедешь. Да и прекращать это надо, а то ведь за крестьянами могут и их хозяева пожаловать. И в имперский суд могут на меня нажаловаться. Пока не жаловались, чтобы не выставлять себя на посмешище. Но после того, как я закопаю пару особо ретивых, обязательно пожалуются. Мне только и не хватало вызова в суд к императору…

Нет уж, надо своих крестьян растить. Поэтому со смертностью среди детей, да и взрослых тоже, надо что-то делать. Придется напрягать своих медиков. Правда, медиками их можно называть с большим допущением, но уж какие есть. Опять встает вопрос с открытием университета. Где-то ведь врачей надо готовить. Если в этом году с университетом не получится, то бабкину лекарскую школу придется расширять. И открывать там еще одно отделение – детских врачей. Их вроде педиатрами называют. Там, в будущем. Никогда не сталкивался, так как своих детей у меня там не было, и те самые педиатры мне были не нужны. А теперь дети у меня есть. И много. Свой, правда, один, а остальные чужие, но все равно мои. Так что и педиатры у меня будут.

По прибытии в Хаттинген я на лошадях, только со своей охраной, помчался домой. В замке меня встречала Ами с сыном на руках. Чертовски приятно. А вечером опять пир. Да чтоб вы провалились! До конца так и не досидел. Смылся, прихватив Ами. Еле-еле затащил ее в постель. Оказывается нельзя, только после сорока дней после родов можно, так сказать, возлечь с мужем. Глупость какая. Если бы у нее были какие-нибудь родовые травмы, тогда понятно, но роды прошли нормально, и все давно зажило. Да и у нее при взгляде на меня глаза блестят, руки трясутся, и дыхание учащается. Но терпит. А я вот терпеть не намерен. Нет, за себя я как раз не переживаю, я могу и со своими любовницами время неплохо провести, но смотреть, как моя жена мучается из-за каких-то глупых предрассудков? Так что в постели мы все-таки оказались. Правда, не в нашей общей спальне, а в ее, на женской половине. В нашу спальню она идти категорически отказалась. Но и здесь все очень даже неплохо получилось. Мне даже пришлось ее сдерживать – очень уж она разошлась. Понятно, что сказалось долгое воздержание и подозрение, что ее муж где-то и с кем-то постоянно развлекается, но кусаться-то зачем? Чуть ухо не откусила. А уж орала как! Но ночевал я один, в своей холодной постели. Из своей спальни она меня все-таки выставила.