Алиса Климова - Звезда пленительнаго [СИ]

Красин в этой поездке решил меня сопроводить: а вдруг мне все так не понравится, что я сразу же обратно в Южную Америку и убегу? А планы, которые он мне изложил, были на самом деле грандиозными — и мне он в них отводил одну из главных ролей.

Я на минуту остановился перед главным входом в здание, поглядел на все еще сияющую золотом надпись "Университет имени Камиллы Синициной", а затем все же собрался с духом и вошел внутрь. Огромный зал скупо освещался лишь через окна, частично заколоченные досками, но было видно, что статуи светил русской науки исчезли с постаментов. А в центре зала темным пятном выделялась огромная ниша — но что внутри, была уже не видно. Я подошел к стене, на которой стоял блок выключателей.

— Электричества нет, городская электростанция тоже… пострадала — поспешил предупредить Леонид Борисович.

— Доктор, у вас ведь скальпель с собой есть?

— Сейчас принесу, я саквояж в машине оставил — ответил Батенков, но идти ему никуда не пришлось: Даница, выудив неизвестно откуда весьма немаленький стилет, протянула его мне:

— Такой нож подойдет?

Выключателей на стене было двенадцать, да и не просто выключатели это были, а пускачи релейной автоматики, поочередно включавшие или выключавшие две тысячи ламп, ранее освещавших холл университета. Довольно немаленькие пускачи, со светло-бежевыми карболитовыми крышками. Стилет был с очень узким лезвием, поэтому я не стал откручивать винты а просто выломал крышку второго сверху (и справа) выключателя. А затем этим же стилетом пропихнул внутрь через узкую щелку в металлическом корпусе пускателя совсем другую "кнопку". Раздалось сильное шипение…

Где-то там, в подвале, запустился сжатым воздухом резервный генератор — все же Елизар не забывал за ним следить, надо бы его найти и отдельно поблагодарить за это — и через несколько секунд темноту развеяли аварийные лампы. Я со страхом, ожидая самого плохого повернулся к нише…

За многослойным бронированным стеклом, изрядно испещренным следами от пуль, стояла, с легкой улыбкой на губах, Камилла. Аварийные лампы были установлены лишь сверху и по самому низу ниши, поэтому тени легли очень для меня непривычно и Камилла выглядела немного смущенной — как бы всем видом говоря "ну, тут кое-что неприятное случилось… но поправить, думаю, можно?" Я повернулся к Красину:

— Леонид Борисович, я вам помогу. Немного помогу советами, и очень много — все же деньгами. При одном условии: вы немедленно выставляете максимальную охрану, чтобы со статуей ничего не случилось. Чтобы ее никто даже пальцем тронуть не посмел, чтобы даже к стеклу не прикасались! Даже не приближались к ней ближе десяти шагов! — и, повернувшись снова к нише, я тихо сказал:

— Камилла, я все поправлю, обещаю тебе. Все будет хорошо…

Когда мы выходили из здания, свет погас: все же простая автоматика — она самая надежная. Компрессор накачал баллон аварийного пуска, клапан закрылся — если кому-то потребуется, можно снова включить электричество, а пока нужно солярку беречь…

Министр — это у большевиков очень важная шишка. В чем я убедился, когда Леонид Борисович в Царицынском отделе ЧК просто приказал оцепить здание университета и никого к нему не подпускать. У него начальник ЧК даже спрашивать не стал зачем — но когда мы подъезжали к вокзалу, навстречу уже ехали караульные роты. Надеюсь, не подпустят.

Проверить времени не было: заехав с Красиным в Москву я немедленно отправился "по местам боевой славы". Просто кроме меня "бегать" было некому: все же инженерам своим деньги я платил весьма немалые, и сразу после того, как большевики "национализировали" очередной завод, они благополучно (большей частью) перебирались в места, более пригодные для нормальной жизни. Как правило, в сопровождении большой группы мастеров и квалифицированных рабочих — ну а оставшиеся большей частью вообще не понимали, зачем на заводах стоят те или иные станки и что с их помощью можно сделать…

Впрочем, тут и понимать стало уже нечего: ничего сделать было нельзя. Так как зарплату рабочим платить переставали (то, что предлагали власти, называть "зарплатой" было бы просто издевательством), то имеющие доступ на заводы разнорабочие очень быстро "освоили" остающееся без присмотра имущество. Я поначалу было удивлялся, что первыми с заводов исчезали электромоторы, но чуть позже ознакомился с расценками на медный лом — и вопросы исчезли. Кроме одного: как восстанавливать порушенное? Ладно медь для проводов — ее-то купить несложно (в той же Америке), но сами моторы… Заводы-то, их выпускавшие, тоже остались и без рабочих, и без станков.

В среднем на составление "дефектной ведомости" по одному заводу у меня уходило дня два — и вовсе не потому, что я мог с первого взгляда определить неисправности в оборудовании. В "ведомость" просто заносилось число станков, которые нужно приобрести заново, так как восстанавливать было практически нечего. От многих станков вообще оставались лишь чугунные станины (от тех, которые все еще не были украдены целиком), но так как деревенские кузнецы и от чугуна не особо отказывались… Мне сказали, что в селах Ярославщины за пуд картошки просили десять пудов черного лома, а на семью-то пуд картошки — это всего неделю с голоду не помереть.

Передвигался я в основном на своем "бронелимузине", и именно благодаря этому мне довелось узнать очень вовремя одну неприятную вещь. Очень неприятную — но вовремя…

В Нижнем Новгороде здание университета было выстроено сильно отличающимся от всех остальных "маленьких университетов". Семнадцатиэтажное здание "перекрывало" Покровку, которая отныне заканчивалась огромной аркой там, где во всех других "высотках" располагался парадный зал. Главный вход был повернут к Ильинке, чуть в стороне от Малой Покровки — но из за "туннеля" места для парадного зала на первом этаже не было и он — зал этот — размещался уже на четвертом этаже, над аркой. И когда машина подъезжала к Нижнему, я увидел, что огромные окна этого зала, смотрящие на юго-запад, почему-то забиты досками. Вроде в городе и боев особых не велось, но мало ли что могло случиться. И мне стало вдруг интересно, что именно.

Ответ дал первый же прохожий, которому Батенков переадресовал мой вопрос:

— Дык это, когда статую германцы забирали, красноармейцы криворукие раму-то и уронили.

— Почему красноармейцы? — удивился уже я.

— Дык это, наши то рабочие, нижегородцы которые, все как один наотрез отказались статую снимать — в слове "статую" он делал сильное ударение на "у".

— А почему отказались? — мне просто стало интересно, сколько же власти предложили за довольно несложную работу, если даже не избалованные окладами нижегородцы отказались. Но оказалось, что причина была иной: