Алиса Климова - Звезда пленительнаго [СИ]

— Да поздно уже проверять-то, я, Василиса Ивановна, домкраты-то уже выключил. Вы варите быстро, слов нет, но моторы еще быстрее греются — сообщил Елизар. — А за вами работу проверять — это все одно как за попом молитву. Проверить-то можно, а что выйдет и так всем известно. Вы идите, я домкраты приберу потихоньку. Только, Александр Владимирович, можно мне пойти посмотреть как там наверху все выйдет? Потом-то народу все время будет — страсть, и мне туда невместно заходить будет…

Поднявшись по боковой лестнице, мы прошлись по холлу. Машка, зараза, сначала еще и лампы почти все выключила — только закрытая трехслойным бронестеклом ниша сияла. Елизар подошел к витрине, закрывающей статую, поклонился ей до земли, пробормотав что-то. А затем, повернувшись ко мне, уже почти нормальным голосом прокомментировал увиденное:

— Слыхал я, Александр Владимирович, что именуют место сие храмом науки. А теперь понял, почему. Спасибо вам — и он поклонился уже мне, Машке и Василисе, всем по очереди.

— Так ты давай, сам учиться иди — и будешь в этот храм каждый день с полным правом ходить — предложила ему Машка со всей своей непосредственностью.

— Благодарствуйте, Мария Петровна, но мне уж лучше монтером и оставаться. Тяжелы для меня науки, так что буду делом заниматься, к коему приучен.

Дочь наша включила всю иллюминацию, мы еще раз обошли зал. Красиво!

Через два дня, двадцатого августа, состоялось торжественное открытие университета. То есть сам-то университет как учреждение был открыт еще в прошлом году, а теперь он открывался в "новом здании" — и вот оно-то, то есть здание, и открывалось. Конечно, все боковые корпуса были уже обжиты и преподавателями, и студентами — но вот центральный корпус был для них пока недоступен. И все с нетерпением ждали, когда же откроются, наконец, двери главного входа.

Открытие университета — мероприятие для России вообще не рядовое, а уж открытие его в самом высоком (пока) здании планеты — вообще уникальное. Так что народу собралось очень много. Правда государь-император пожаловать не соизволили (губернатор шепнул на ушко, что очень он был недоволен названием заведения), но приветственную телеграмму прислал. И наш губернатор ее зачитал, а после него со своими приветствиями выступили четыре "соседских" губернатора, ректора дюжины других высших учебных заведений — в общем, собравшийся народ два с лишним часа на солнышке простоял. По счастью, никого на "скорой помощи" увозить не пришлось, хотя на дежурство я выставил все шесть машин из Сталинграда и Векшинска.

И народ в результате больше всего вдохновила речь ректора Академии художеств: Владимир Александрович, сам, видимо, притомившись, был предельно краток.

— Господа, тут уже многажды упоминали новый храм наук, и говорили, насколько он прекрасен. Но лучше, думается, всем нам убедиться в этом своими глазами. А потому предлагаю аплодисментами выразить наше желание скорейшего открытия этого выдающегося творения рук человеческих.

Ну что, когда-то давно я такое уже видел и слышал. То есть видел на ютубе и слышал от бабушки. Ну а теперь "бурные аплодисменты, переходящие в овацию" увидел своими собственными глазами и услышал своими собственными ушами. И прочувствовал своей собственной печенкой: почему-то это — когда чествуют именно тебя — как раз до печенок и пробирает…

— Ну что, Петя, твой выход — я слегка подтолкнул Петра Григорьевича вперед. Петя поднялся на небольшую приступочку, установленную сбоку от входа, там, повернувшись к собравшимся, как-то испуганно пробормотал "ну, вот" (и это, благодаря поставленным там микрофонам, услышала вся площадь), а затем "дернул за веревочку".

Веревочка была довольно длинной, поэтому после дёрга с двадцатипятиметровой высоты упало огромное полотнище белого шелка и открылась надпись на фронтоне "Сталинградский университет имени Камиллы Синицыной". Ну а когда публика вошла через разом открывшиеся двери в главный холл…

Вдоль стен на небольших подиумах сидели в креслах знаменитые русские ученые. Трехметровые статуи были отлиты из "никелевой бронзы", то есть фактически из мельхиора. А чтобы они не позеленели, то их обильно посеребрили, а Беклемишев очень красиво "навел тени" — так что персонажи выглядели очень фактурно. А напротив входа, в закрытой стеклом нише, отделанной розовым мрамором, на невысоком серебристом пьедестале стояла пятиметровая Камилла. Все же Владимир Александрович на самом деле гениальный скульптор: у него в распоряжении были две случайно сохранившиеся фотографии девушки — причем "современные", на которых она выглядела испуганно-серьезной. И с полсотни рисунков, которые уже я сотворил, пытаясь донести до художника моё ощущение.

Петр первым, почти бегом, подошел к нише, довольно долго смотрел на изображение сестры, а потом заплакал…

— Как живая, сестренка моя, как живая — приговаривал он сквозь слезы. А затем, повернувшись в Беклемишеву, обнял его и стал благодарить.

А я стоял в отдалении, с обнимающей меня Василисой с одной стороны и держа под руку Машку, умостившуюся с другой, и с каким-то странным чувством смотрел на Камиллу. Действительно, как живая. И я вдруг совершенно непроизвольно проговорил вслух:

— Камилла, я выполнил свое обещание.

— Ты молодец, — шепнула мне на ухо дочь наша, а Васька с какой-то непосредственностью добавила:

— И теперь ты можешь быть от нее свободен…

Только мы знали, что там, в этой нише, стоит сорокатонная золотая статуя на двенадцатитонном платиновом пьедестале. Я выполнил обещание, но почему-то мне было очень грустно…

Вениамин Григорьевич выслушал командиров учебного батальона очень спокойно — внешне очень спокойно, хотя внутри у него что-то сжалось и разжиматься явно не собиралось. Отправляясь в далекую "командировку", как называл этот вояж внезапный родственник, Вениамин Григорьевич считал, что предстоит ему полгода необременительных занятий: в ученики ему определили все же офицеров, хотя и бывших. Но приступив к работе, он быстро понял: просто не будет. Офицеры-то они офицеры…. вот только умели они в лучшем случае саблей махать. И не рубиться, а взмахами указывать, куда солдатикам стрелять или бежать надо.

Дополнительной проблемой стало и то, что большинство из учеников русского языка не знало вовсе. А переводчики — знали, но не совсем в совершенстве. То есть в русском трактире с голоду бы они не померли, но половой вряд ли им принес хотя бы половину из того, что они действительно хотели заказать.

Однако обучать людей было надо — и хорошо, что товарищ родственника, который, собственно, этого обучения и просил, не погнушался через месяц приехать и разузнать как идут дела. И он, по счастью, на русском разговаривать мог вполне понятно.