Михаил Савеличев - Анизотропное шоссе. Путеводитель по дорогам, которые выбирают

— Возможность полностью реализовать себя.

— Одни реализуют себя в живописи, другие — на войне, — сказал Кондратий. — В вашем мире предусмотрены художественные училища и ведение боевых действий?

— Война — это зло, — сказал я. — В моём мире её не будет. Я сугубо мирный человек.

Хват покачал головой, подобрал остатки зеленого горошка, ловко забросил их в рот.

— Значит, счастья для всех даром, увы, не получится.

— Значит, не получится, — в тон Кондратию ответил я. — Если только…

Хват странно смотрел на меня. С таким выражением, наверное, смотрит учитель на способного ученика, ожидая правильный ответ на каверзную задачку.

— Если только не создать для каждого мир по душе, — сказал я, а Хват сделал странное движение — будто аплодировал мне, медленно сводя и разводя ладони. — Но это сказка. Ненаучная фантастика.

— Почему? — сказал Кондратий. — Технически вполне реализуемо.

— Вот на этом уровне? — Я вытащил из кармана сотовый и положил на стол. Нажал кнопку, экранчик загорелся. Здесь, в обстановке шестидесятых, он выглядел чужеродно.

— Или на этом, — спокойно сказал Хват и между нами высветилось голубоватое облачко, в котором плавали разноцветные сферы. Кондратий запустил в облачко руку, ухватил одну из сфер, потянул, и она в свою очередь распахнулась еще одним облачком. Он вытащил руку обратно и небрежным движением смел все обратно в небытие.

Я осторожно огляделся, но завтракающие люди не обратили на произошедшее никакого внимания.

— Они нас не видят? — Кондратий улыбнулся. — Накрыли нас полем невидимости?

— Дима, не изобретайте сущностей сверх необходимого, берите на вооружение бритву Оккама. Вы слышали о слепом пятне? В поле нашего зрения имеется область, которую не видим в силу анатомического строения глаза. Но мы этого не замечаем, поскольку мозг достраивает картинку.

— Все равно не понимаю.

— Это — аналогия. Сколько раз вы проезжали из города на вашу дачу и обратно, но не обращали внимания на поворот на… как вы назвали? Анизотропное шоссе? Очень удачное название…

— Не мое, — сказал я. — Оно… из одной книжки, в общем.

Действительно — сколько? Проезжал поворот, даже не задумываясь — куда может привести эта дорога? Да и под силу человеку задумываться над каждым поворотом, который попадается на пути? Все эти ответвления от магистрали, по которой мы привычно несемся, лишь отмечая и тут же их забывая, даже не ощущая желания притормозить, свернуть и проверить — куда тебя может привести эта неприметная дорога? Хорошо, если на ней стоит указатель — «Большие Клыки — 5 км», либо «Базарные Матаки — 1 км», а если нет ничего? Только колея, уходящая за перелесок? Всякий ли решиться избрать ее? Мы не любопытны. Мы чересчур заняты. У нас тысячи дел. Вот наше слепое пятно, о котором говорит Кондратий. Привычка жизни.

Хват закурил, внимательно меня разглядывая. Наверное, догадывался о происходящем в моей голове.

— Нет никаких путешествий во времени, — сказал он. — И никаких параллельных и прочих перпендикулярных миров тоже нет. Все это — ненаучная фантастика. К чему вообще множить миры сверх всякой меры? Мир один. И он вполне бесконечно разнообразен. Но большинство людей этого не замечают.

— А что же есть? — спросил я. — Если это, конечно, не секрет.

Кондратий глубоко затянулся, так глубоко, что тлеющий огонек на сигарете добежал почти до фильтра, а столбик пепла опасно искривился, грозя упасть на стол.

— Опричи. Вот, что есть.

Снова это словечко. Странно знакомое.

— Похоже на опричнину, — вспомнил я.

— Почему похоже? Опричь и есть производное от опричнины, — улыбнулся Хват.

— А вы, значит, — опричник? — я попытался шутить, но что-то знобкое повеяло на меня, сердце сжала ледяная рука. Ну, вот оно! Только — что именно? — Не похожи. Где ваши метла и песья башка?

— В вашей родной опричи, Дима, есть известный писатель, который сочиняет книжки о магах, живущих в современном мире. Так вот, у них нет никаких плащей, колпаков со звездами, даже седых длинных бород нет. Они, как и вы, пользуются переносными телефонами, водят машины, работают на вычислителях.

— Кажется, я читал.

— Поэтому вы поймете. Мы даже себя опричниками не называем.

— Как же, если не секрет, — я взял стакан кефира и отхлебнул. Сморщился. Как вообще такое можно употреблять?

— Кромечники, — сказал Хват и закурил очередную сигарету. Слово как нельзя лучше контрастировало с тем образом, который явился перед мысленным взором.

— Кромешники?

— Кро-меч-ники, — раздельно повторил Хват. — Но ход ваших ассоциаций любопытен, Дима.

— У меня чувство — сейчас на дыбу потащат, а затем голову с плеч, дабы неповадно из опричи в опричь переезжать. Я ведь что-то нарушил? Вы меня сразу на примету взяли. И в ваш номер я не случайно попал.

— У нас другие методы работы, — Кондратий даже закашлялся, сдерживая смех. — Дима, Дима, откуда в обычном банковском служащем такие жуткие мысли? Неужели я столь страшно выгляжу?

— Тогда, наверное, вы вернете меня обратно, в мой мир… то есть, опричь?

— Разве вам не нравится здесь? — немедленно вскинулся Хват, цепко посмотрел. — Разве вы не ощущаете, что это место — ваше?

— И здесь можно остаться? — не поверил я.

— Вполне. Если захотите. Или вы думаете, что если живете в двадцать первом веке, то в шестидесятые вам хода нет? Непроницаемость опричей противоречит сути мироустройства.

— Где родился, там и сгодился, — вспомнил я отцовскую присказку.

— Для статистически значимой выборки именно так и выходит, — сказал Кондратий. — Подавляющее большинство проживающих в опричах вполне удовлетворены своей жизнью и не желают ее менять. Но счастье человеческое измеряется не статистикой, а отклонениями от средних величин. Построение утопии и удержание ее на спирали развития — сложнейшая социотехническая задача. Когда-то утописты видели счастье человеческое в том, чтобы всех привести к одному знаменателю, железной рукой и каленым железом загнать к единственно верному счастью, причем исключительно такому, каким его видит сам утопист. Утопии были утопичнее тех социумов, которые они пытались проектировать и воплотить.

— Счастье для всех даром и пусть никто не уйдет обиженным, — пробормотал я. — Есть в этом нечто зловещее…

— Каждый, кто считает, что живет в мире, который ему не по душе, всегда может отыскать собственное анизотропное шоссе. Или дорожку. Тропинку. Горный перевал. Неприметную улочку в родном городе. Что угодно, куда он свернет и… и попадет туда, где ему станет хорошо. Если же нет, то перед ним открыты сотни дорог, анизотропных дорог. Выбор утопий богат, выбирай на вкус.

— Но ведь это все… — я колебался, однако решился: — Это все обман. Получается, никакого единого человечества нет, есть зоны, эти ваши опричи, где люди живут в неведении о том, что происходит в остальном мире.