Евгений Щепетнов - 1971 [litres]

– Ладно. Поймали! – Я поднял вверх ладони, будто сдавался на милость победителя. – Мне простительно, я же фантаст. Вот воображение и разыгралось. Но зуб даю – стучит этот кадр в ЦРУ, только треск стоит! И, кстати, шанс, что он штатный сотрудник, достаточно велик. Уж больно он целенаправленно меня загонял в ловушку. Только вот как-то неумно это делал – при всех, при Нестерове. Будто собирался меня не вербовать, а замазать перед нашими властями.

– Ну что же… – собеседник посерьезнел, построжел, из глаз ушла насмешка. – По большому счету, вы правы. Он сотрудничает с ЦРУ, как, впрочем, и большинство журналистов, работающих у нас в стране. Потому с ним надо быть очень осторожным. Так вы готовы с нами сотрудничать?

– Готов. Всегда готов что-то сделать для своей родины! В разумных пределах, конечно. Что от меня толку? Старый сказочник, книжки вот пишу. Поеду защищать честь нашей родины в гнездо врага!

– У меня все время ощущение, что вы как-то несерьезно относитесь к ситуации. – Собеседник прищурил глаза. – Что вы хохмите и потихоньку издеваетесь. Или не так?

– Конечно, не так! – Я искренне изумился. – Какого черта вы на меня напраслину возводите? Даже обидно! Я же сказал – готов сотрудничать! Хотите – подписку дам! Что-то важное для страны узнаю – вам расскажу. Что еще-то от меня хотите?

– Вы на самом деле ненавидите Солженицына?

– Нет, конечно!

Брови мужчины поползли вверх от удивления, и я пояснил:

– Я с ним и не виделся ни разу. Но, на мой взгляд, он человек нехороший, и книги его нехороши. И он делает все, чтобы вы его вышибли из страны. Просто-таки дожидается этого! И не дай бог вы ему посодействуете! Знаете, будь я на вашем месте, я бы его просто тихо грохнул. Ну на кой черт такая опухоль в здоровом теле советского народа?! Нет Солженицына – нет проблем! А вот с Бродским всё наоборот – надо дать ему всего, пусть печатается, пусть ему премию какую-нибудь дадут! И увидите – зарубежные «друзья» сразу от него отлипнут. Зачем им какой-то обласканный властью поэт-середняк?

– О как! Вы считаете, что Солженицына надо… убить?! И что, вы лично готовы это сделать? Это для того вы тренируетесь в стрельбе? И ходите в спортзал? Кстати, а где вы изучали такие интересные приемы рукопашного боя? Ах да… вы же не помните ничего! Вы же память потеряли! А может, не теряли?

– Я не собираюсь никого убивать. И да, я ничего не помню из своего прошлого. Можете доказать обратное – пожалуйста, докажите! Я в вашем распоряжении.

Молчит, смотрит мне в глаза пристально, как будто хочет просветить насквозь. Давай, давай… свети! Можешь даже гипнотизера вызвать! Зина постаралась – такой ментальный блок мне в мозг воткнула! – хрен вы его преодолеете даже с какой-нибудь сывороткой правды! Никто не сможет вытащить из меня информацию без моего желания! Если только пытками. А пытать вы меня не будете.

– Товарищ Семеничев… если вы со мной закончили, можно я пойду домой? У меня работы непочатый край, а сегодня еще хотел зайти в спортзал, потренироваться с ребятами. Кстати, откуда вы знаете, что я в тир хожу и в спортзал? Следите?

– Мы все знаем. Работа у нас такая! – сообщил уверенно-гордо, с нажимом.

А похоже, ты все-таки не такой умный, как я думал. Иначе не считал бы меня дураком. А наблюдение они все-таки установили. И хорошее такое – с первого взгляда и не разглядишь, следят за тобой или нет. Впрочем, а я и не делаю ничего предосудительного. Кстати, надо съездить на соревнования с Аносовым – я же ему обещал. Двадцатого марта, в Воронеже – постреляю, почему бы и нет? Куда-нибудь попаду, однако.

– Итак, товарищ… не знаю вашего звания… – я сделал паузу, но он промолчал, – я могу идти домой?

– Вначале прочитайте, как советскому гражданину следует вести себя за границей. Памятка. Потом распишетесь, что прочитали. А я пока вас покину – на время. По столам прошу не лазить, шпионские приспособления никуда не совать и тайные планы, что лежат в сейфе, не фотографировать! Хе-хе-хе…

Шутник, однако. А мое дело убрал в сейф, откуда и достал пресловутую памятку. На столе не оставил. А я хотел туда нос сунуть…

М-да… тому, кто составлял эту дрянную памятку, надо гвоздь в голову забить. Памятка барана для баранов. Ходить в группе, на провокационные вопросы не отвечать, бла-бла-бла… Но положено прочитать, я знаю. И расписаться, что предупрежден. Так что если я сделаю там какой-нибудь выбрык, куда-нибудь скакну не туда – с них и взятки гладки. Это типа инструктажа по технике безопасности – в случае производственной травмы без него инженера по ТБ просто сажают.

Семеничев вышел, прикрыв за собой дверь, а я остался читать этот гимн идиотизму. Почему бы и не прочитать, если требуют? Кстати, насчет «сунуть нос, куда надо» – возможно, что меня даже откуда-нибудь пишут на камеру…

Тьфу! Какие камеры в 1970 году?! Максимум подслушка! Вот она – точно есть. А камеры… это анахронизм.

К начальству пошел докладывать, точно! Ну и пусть… подпишу ему бумагу о сотрудничестве, иначе точно хрен выпустят. Темная я лошадка. Неизвестно откуда взялся, неизвестно кто такой. Такого пускать в капстрану? Да еще в какую! Там злые шпионы – ты их в дверь, они в окно! Хе-хе… Интересно, а в горком на комиссию все-таки потащат? Потащат, наверное…

Семеничев пришел минут через десять – благостный, довольный. Значит, все у него пошло как надо. Ведь точно меня вербануть хотели – с самого начала ясно было. Оно и понятно – восходящая звезда, писатель! Принят за рубежом! Почему бы такого не держать на привязи?

Интересно, почему они Солженицына не смогли взять за выю? Где расписки, которые он давал лагерному начальству? Или не было их? Просто так стучал? Теперь уж и не узнаешь…

Да черт с ним. Что он мне, этот доморощенный мессия?..

Пробыл я у Семеничева еще около часа. Подписал страшный документ о сотрудничестве, в котором мне был присвоен псевдоним Сказочник (хе-хе!), и с обещаниями не препятствовать моему выезду за рубеж был выдворен из кабинета. Этот час меня еще поспрашивали насчет моего понимания международного положения – ну так, для проформы, и, удовлетворившись, наконец-то отстали.

Теперь, если я не облажаюсь с моими действиями против маньяков, дорога в Нью-Йорк мне вроде как открыта. Писем я ни Андропову, ни Шелепину больше не слал – да и не о чем, по большому счету, было писать. Все, что мог, написал. Все, что актуально сейчас. И пусть теперь думают – как им дальше жить.

Теперь – не мое дело. Я как тот камешек, брошенный в пруд, – бульк! И волны пошли. А уж встрепенется сонная рыба или нет – это уже ее мокрое рыбье дело.

На комиссию по выездам за границу я попал в конце марта. Мне позвонили и строгим голосом учительницы сообщили: