Михаил Ланцов - Империя очень зла!

И вот началось заседание. Формально-то продолжилось, но присутствие Императора резко поменяло его характер и формат. Изначально-то что задумывал Николай Александрович. Послушать. Посмотреть. Сделать заметки. Да натравить на «любимого дядюшку» Кони. Не прямо. А на его людей, выбивая из-под ног почву, деньги и реальную власть. Однако с каждой минутой этого заседания Императора все сильнее и сильнее выводили из себя. Слушать ЭТО было просто невыносимо.

Эти удальцы догадались морочить голову через обильное употребление специфической терминологии. Но братец постарался и Николай Александрович прекрасно понимал «иноземную речь» этих господ. И то, что скрывалось за их словесами. Больше всего Императора разозлил местный авторитет — полковник по Адмиралтейству Обручев. Тот красиво и увлеченно вещал о великой пользе для России от сооружения военно-морской базы в Либаве, прямо на границе с Германской Империей.

Брат начальника Генерального штаба Николая Николаевича Обручева мог себе это позволить. Император — нет. Ибо слышал лишь бравурный лепет. Да, у Николая Александровича было знание сценария Первой и Второй мировых войн. Из-за чего кому-то его суждения покажутся предвзятыми. Но и тех сведений, которые имелись у местных обитателей было достаточно для признания идеи создания главной военно-морской базы в Либаве полным бредом. Феерическим. И если не предательством, то лучшим способом освоить огромный бюджет на строительстве без всякой пользы для державы. В военном плане, во всяком случае.

Полноценная военно-морская это не причал, куда кораблики швартуются. Это мощная инфраструктура со складами и ремонтно-восстановительными мощностями, которые требуют серьезнейшего тоннажа регулярных поставок. То есть, даже если накрутить там мощную крепость, толку с этого не будет. Без постоянной и живой связи с остальной державой такой порт просто парализует. А потому ставить его на границе с Германией феерический бред. Торговый порт, да, там был нужен. Но никак не военный, а если и военный, то максимум — опорная передовая база и не более.

В общем, очевидные вещи. Даже людям далеким от этой темы. Поэтому, очень скорое не выдержав, Император стал задавать вопросы. Без агрессии. Без напора. Просто очень неудобные и точные. И полковник посыпался. Быстро-быстро. Потому что не знал, что отвечать. Поначалу-то он пытался убеждать Николая Александровича в своей правоте. Но вскоре «поплыл» и попытался «соскочить», «переведя стрелки». Его постарались поддержать и прикрыть товарищи. Император стал задавать вопросы уже им. И пошло-поехало. Увлекся. Алексей Александрович же все это время по большей степени молчал и тяжело пыхтя наблюдал за происходящим. Аккурат до того момента, как раздраженный племянник не соизволил обратить на него внимание и не стал мучать уже его.

Прекрасно понимая, что начальник Морского ведомства не обязан владеть всеми деталями, Николай Александрович мучал дядю на общие темы. Как да что, да почему. И тот плыл хуже, чем полковник Обручев и вел себя как бестолковый студент на экзамене. Почему бестолковый? Потому что толковый, даже если не знает, что, старается домыслить или, в крайнем случае придумать, предположить. Во всяком случае, пытается. Хотя бы даже и через ответ на другой вопрос, дескать, не так понял. А тут — красное лицо, обильная испарина и чуть ли не паника в глазах. Детский садик, в общем.

— Медика! Срочно позвать медика! — Рявкнул во всю глотку Император, резко прерывая заседание.

— Изволите послать за лейб-медиком? — Осведомился дежурный офицер, влетевший на крики в зал.

— Нет! Любого! И скорее!

— Слушаюсь! — Козырнул офицер и, щелкнув каблуками, вышел вон. А спустя минут десять напряженной тишины в помещение вбежал запыхавшийся врач с встревоженным лицом.

— Ваше Императорское величество, — поклонился он. — Вам плохо?

— Не мне. Моему дяде, генерал-адмиралу Русского Императорского флота сделалось дурно. Полагаю, ему надлежит немедленно приступить к лечению и отдыху при особом питании.

— Ох… — выдохнул врач.

— Анамнез, — меж тем продолжил Император, — вызывает подозрение на фимоз головного мозга, вызванный ожирением совести.

— Что, простите? — Переспросил врач с совершенно непередаваемым выражением лица.

— Фимоз головного мозга, — повторил Император. — Насколько мне известно, при подозрении на такое заболевание рекомендуется изолировать больного от окружения, дабы не способствовать нервическим расстройствам. И особое внимание уделять рациону из овсянки и чистой родниковой воды, да и то — в небольших количествах.

— Вы полагаете? — С трудом сдерживая улыбку, переспросил врач.

— Во всяком случае, хуже не будет, — пожав плечами, произнес Император. — Так что, доктор, вся надежда на вас. Вручаю вам жизнь и здоровье моего любимого дядюшки. И проследите, чтобы все было исполнено надлежащим образом…

Не прошло и четверти часа, как генерал-адмирал с красным как помидор лицом отправился в свой дворец с запретом его покидать до окончания лечение. Диету, разумеется, соблюдать он не станет. Но это и не требовалось. Как оказалось, уже вечером о диагнозе Великого князя знал весь Санкт-Петербург…

Новый скандал. Новая сенсация. И вновь Император в центре внимания. И вновь удар по столь высоко сидящему сановнику. Да какой! К концу третьего дня от события вся страна уже смаковала новый диагноз генерал-адмирала и его прегрешения реальные и мнимые. Поэтому мало кто обратил внимание на небольшое, но очень важное событие, что произошло в тот же день в Санкт-Петербурге. А именно утверждение Императорского комиссариата Государственного контроля, во главе которого встал Победоносцев. Само собой, покинув пост обер-прокурора Святейшего синода.

Константин Петрович был знаковым человеком эпохи. Будучи наравне с Михаилом Катковым серым кардиналом правительства Александра III стоял всецело за контрреформы его предшественника. Воспитатель и усопшего монарха и новоиспеченного. Помимо управления «государственным православием» он играл ведущую роль в определении политики в области народного просвещения, национальном вопроса, а также внешней политике. Именно и был автором приснопамятного закона «о кухаркиных детях». Именно он стоял за разжиганием антисемитизма в России до совершенно удивительных высот, когда Империя могла похвастаться сомнительным превосходством в первенстве по погромам и прочим мерзким делишкам. Что, в конечном счете и определило самое деятельное участие этого этноса в подрывной, революционной деятельности.

В общем — кадр колоритный и без всякого сомнения удивительной разрушительной силы. Такого на пушечный выстрел к труду созидательному было нельзя допускать. Несмотря на красивые речи. При этом он не являлся врагом России, как и мерзавцем, что, подобно Посьету или Алексею Александровичу манкировали своими обязанностями. Нет. Он был абсолютно убежден в том, что поступает правильно… и потому злодействовал самозабвенно, энергично и с энтузиазмом. Наломав к 1889 году уже немало дров.