Евгений Шалашов - Декабристы-победители [litres]

– Пункт первый: Законодательное собрание не будет иметь власти санкционировать свои собственные постановления, но его мнения должны быть выражением народных желаний. Пункт второй: Члены судебного сословия будут свободно выбираться народом, но надзор за соблюдением судебных форм и охранение общественной безопасности будут лежать на правительстве. Третий пункт: Исполнительная власть должна принадлежать правительству, но, чтобы оно не могло исказить или уничтожить закон, необходимо сделать правительство ответственным перед законодательным собранием… – Оторвавшись от чтения, спросил: – Поняли, что тут написано?

– Не очень, – честно ответил Сумароков. – Вам бы эти записи кому поумнее показать. А я что? Я ж только Саперную школу и закончил.

– Скажите, капитан, если я отдам вам бумаги, то беретесь ли вы их передать Великому князю Михаилу? – заметив протестующий жест штабс-капитана, поднял руку: – Ну, пусть по вашему – императору Михаилу Павловичу? Отсюда, из Петербурга, мне их не отослать.

– Честно вам отвечу – не знаю, – сказал Сумароков, донельзя озадаченный. – Вот, коли жив буду, командиру передам, а уж он как решит.

– Ну, вы своего командира лучше меня знаете. Ежели скажете ему, что эти бумаги Сперанский просил императору передать – передаст?

– Мне кажется, передаст, – кивнул штабс-капитан. – Чего не передать-то?

Сперанский грустно улыбнулся. Теперь перед штабс-капитаном сидел не какой-то там монстр, не чудовище, а усталый, много поживший на этом свете человек.

– Знаете, Николай Степанович, этот проект я составил еще в тысяча восемьсот девятом году. Тогда я надеялся, что можно сделать Россию свободной страной…

– А как же государь император? – удивился Николай. – Ведь без императора в России быть немыслимо!

– Знаете, то же самое высказал Карамзин. Он тогда записочку написал, где уверял, что государь не имеет права ограничить свою власть, потому что Россия вручила его предку самодержавие нераздельно. Стало быть – он хозяин всему народу. А народ-то у нас – это крестьяне!

Сумароков не знал, кто такой Карамзин. Решил, что кто-то из царедворцев.

– Так ведь государь крепостное право отменил. Крестьянин теперь волен жить так, как он хочет. Будет крестьянин богатеть, а страна наша – процветать…

– А потом? – прищурился Сперанский. – Когда крестьянин разбогатеет?

Этого Николай не знал. Но все-таки попытался найти достойный, как ему казалось, ответ:

– А что же еще мужику надо? Будет жить-поживать, да добра наживать.

– Нет, друг мой, – вздохнул Михаил Михайлович. – Рано или поздно, но он тоже захочет власти. Рано или поздно, но захочет и государством управлять, и законы писать…

– М-да, представляю себе, как мужик будет законы писать, – покрутил головой штабс-капитан Сумароков, помещик невесть в каком поколении.

– А так и будет – по-мужицки. Беда господина Трубецкого и прочих, что они мужика-то всерьез не приняли. Старались-то они для него, для мужика. Стараться-то старались, чтобы русский мужик был свободным, а воли-то ему побоялись дать. Вот, ежели, они сами бы крестьянам вольную дали, а не император Михаил, то вам бы, господа роялисты, не только с нами, а со всей бы Россией сражаться пришлось. Был бы бунт похуже Пугачева. Постарайтесь довести до Михаила Павловича, что если он не поделится властью с остальными сословиями, то рано или поздно эти сословия власть заберут сами. И, самое скверное, ежели к власти придут хамы.

Январь – май 1827 г. Подмосковье – Закавказье

Обозные лошади подъели все стога в округе, а армейский интендант пучил глаза и покрикивал, чтобы везли еще, в зачет старых и новых недоимок. Везли. Благо прежние недоимки, накопленные за чёрт знает сколько лет, были списаны после Манифеста об отмене крепостного права, а новых накопить еще не успели.

Крестьяне радовались, что в Люберцах формируется не кавалерийская, а пехотная дивизия. На кавалерию бы сена было не напастись.

Если посмотреть со старой колокольни храма святого Георгия на речку Люберку, диву даешься: вдоль берега на полверсты сплошные серые крыши, а между ними – дым костров.

Сотни ног вытоптали сугробы до черноты, чтобы поставить на промороженную землю солдатские палатки. Седые и лысые ветераны вкупе со стрижеными новобранцами утепляли холщовые стенки еловым лапником, умудрялись ставить внутрь крошечные печечки и жаровни из старых ведер или прохудившихся котелков. Спасались еще тем, что ночевали вповалку, как шведская селедка в бочках. Зато кормили солдатушек и кашей и кулешом «от пуза». А коли солдат сыт и делом занят, так никакая хвороба не страшна. А делом они были заняты с утра и до вечера.

Караульные, кутаясь от январской стужи в бараньи тулупы, только покряхтывали. Если раньше фельдфебели отправляли «на мороз» штрафованных и провинившихся, то теперь желающие стояли в очереди – по новому Уставу на морозе часовым можно было находиться не более двух часов, да еще полагалось чарка хлебного вина (это окромя обычной порции).

Конечно, будь на то воля командира полка, подполковника Дашко, он разместил бы всех по обывательским домам, но оных было немного. Еле-еле удалось распихать господ офицеров. Даже в губернском городе поставить на зимние квартиры целый полк очень сложно, так что уж там говорить про село?

А люди, между тем, подходили и подходили. Скоро подполковник Дашко стал полковником, а после Рождества пришлось разворачивать баталионы в полки и становиться командиром дивизии. Дивизия звалась Каргопольской, по прежнему наименованию полка, а новые полки названий пока не имели, нумеруясь «Первый», «Второй» и «Третий». Заслужат, будут у них названия. А может, когда война с турками да персами закончится, расформируют дивизию и вновь в перечне русских пехотных полков окажется Каргопольский пехотный.

По вечерам, отойдя от дневных хлопот, полковник вздыхал. Его не радовало повышение в должности и скорое повышение в чине – из штаба корпуса «по секрету» уже сообщили, что император вот-вот подпишет Указ о присвоении ему звания генерал-майора. Вот как только полковник доложит о том, что дивизия готова выступать на Кавказ, так и подпишет.

Корпус, должный отправиться на помощь Ермолову, комплектовался из двух дивизий, а не из трех, как положено. И дивизии вместо трехбригадного состава (по два полка в каждой бригаде) состояли из трех полков. Хорошо хоть, полки не додумались делать из двух баталионов! Но все-таки это был корпус, а дивизии – это дивизии.

В Люберцах формировалась 2-я Каргопольская дивизия, куда набирали военнопленных мятежников, присланных из Тихвина полковником Клеопиным, «южан», дезертировавших из армии во время бунта, и прочий сброд. Были еще и военные преступники, коим прохождение сквозь тысячу шпицрутенов было заменено на отправление в действующую армию. Офицеры были под стать солдатам. Кто-то успел «отличиться» на Сенатской площади, кто-то штурмовал Могилев, отбирая его у правительственных войск.