Борис Нефёдов - В лето 6746 года от сотворения мира

— Что это?

— Да у этого… у переговорщика, которого ты это…я позаимствовал. Ему уже ни к чему. Ну не пропадать же добру, Михаил Игнатьевич. Тем более (я случайно заглянул), там золото. Передаю, как и должен, в общую добычу.

— Ладно, Митяй. Пусть пока полежит. Вернемся в Новгород, получишь назад. Будет тебе награда за заслуги, как переговорщика. Я смотрю, ни ты, ни Матвей не опозорились. Не то, что этот… переводчик.

— Не знаю, как Матвей, а я хотя вроде и привык уже к твоим штучкам, но такая оторопь взяла… Не приведи Господь.

— Ладно, привыкнешь потихоньку.

И добавил, почти по Ф. М. Достоевскому:

— Подлец-человек ко всему привыкает.

Ё-пэ-рэ-сэ-тэ.

С утра я вызвал и направил за стену конную и пешую разведки. Они доложили, что свой стан монголы со своими союзниками покинули. По их словам, моральное потрясение ордынцев было настолько сильным, что они в страхе бросили прямо на стоянке огромное количество своего имущества, в том числе, много возов (скорее всего тех подразделений, что валялись под стенами), несколько верблюдов, пару освежёванных туш быков и около сотни бесхозных лошадей. Я приказал лошадей перегнать к крепости, поручив их заботам Марцина Бельского и Яна Падеревского, а возы под охраной перевезти на поляну и выставить караул. Как чувствовал, знакомиться с их содержимым я пошел сам.

Возов действительно оказалось довольно много, почто 5 десятков. Они заполнили всю дальнюю часть поляны, которую для этого пришлось еще и очистить от трупов людей и лошадей. В первых из них ничего особо интересного я не увидел, но вот третий и четвертый меня поразили. Я понял летописное выражение «Многу корысти взяша». В одном возу доверху лежали церковные сосуды, в основном серебряные, но были и с позолотой и даже явно из золота, дорогие иконы, предметы религиозного культа с драгоценными каменьями, княжеские одежды (в том числе женские), некоторые, правда, в крови. В другом явно везли казну довольно большого подразделения. Как, даже в спешке, могли такое оставить, я никак объяснить не могу. Видимо ужас гнал людей прочь, уносили свое, а тех, кто знал о содержимом этих возов, в живых не осталось. Впрочем, никакого следствия по этому вопросу я, понятное дело, производить не собирался. Я закинул на место полог и вызвал моих основных командиров. Найденное мною их тоже впечатлило. Здесь же решено было создать трофейную команду, содержимое возов разобрать, рассортировать и оценить. Большая работа. Возглавил комиссию Степан Молчун. Под трофеи определили сразу два освободившихся в результате потерь наших помещений.

Но этим дело не ограничилось.

Перед нами стояла огромная работа. Тысячи людей лежали мертвыми у подножия Главной стены, весь овраг, куда оттаскивали во время боя убитых вражеских воинов с крепостных стен, был забит доверху, сотни трупов валялись в беспорядке у стены, обращенной к озеру, десятки останков, штурмовавших крепость лежали у других стен и ворот. Все трупы скованы морозом и припорошены снегом. С этими телами я приказал действовать без особых сантиментов. Их всех предстояло быстро убрать.

Одни воины расчищали место у окопов вдоль поляны перед главной стеной. Днем и ночью они жгли костры, отогревая землю на несколько штыков лопаты, откапывали ее, а потом снова жгли костры и снова продвигались вглубь и в ширину будущих братских могил. Возле них складировали поленницей голые трупы монголов и их союзников. Голые, потому что их всех раздевали догола. Тела убитых при этом, выполняя мой приказ, особо не щадили. Стрелы, например, просто вырубались из них. Оттаивать трупы не было ни сил, ни времени, ни желания.

Снятые вещи скопом складывали на носилки и оттаскивали в специально освобожденные помещения, в которых сутками напролет топились мои буржуйки, поддерживая высокую температуру.

С оттаявшими вещами работал небольшой отряд особо доверенных лиц. Они первыми обыскивали их и изымали все металлическое или имеющее ценность. Железо отсылалось на кузню, а цветные металлы, камни, изделия и монеты передавались двум работавшим здесь же женщинам, которые тщательно отмывали их и после сушки складывали в деревянные ведра. Эти ведра под охраной относились в штабной корпус, где, после разборки трофейных возов, уже только четыре представителя всех родов войск под руководством Степана Молчуна сортировали и оценивали трофеи.

Затем проводилась первичная сортировка одежды и обуви.

Отдельно откладывались шелковые рубахи. Их отправляли в прачечную в первую очередь, поскольку они тоже представляли особую ценность. Дело в том, что стрела причиняет серьезные ранения не столько тогда, когда попадает в человека, сколько тогда, когда извлекают из него ее наконечник. Шелковую рубаху стрела обычно просто затягивает в рану и это позволяет вытаскивать ее наконечник, во-первых, значительно легче, поскольку такой наконечник оказывался обернутым шелком, а во-вторых, без особых дополнительных повреждений тела.

Тряпье складывалось в мешки, а остальную одежду направляли на стирку или очистку. Никто не одел бы на себя стеганый халат с косым запахом и узкими длинными рукавами, но стеганые штаны и сапоги пользовались большим спросом. Кроме того, большинство убитых врагов не были монголами (все те же половцы, мордва, булгары) и их одежда не вызывала неприязни, поскольку была в ходу на пограничных землях и до этого.

Отдельная похоронная команда под руководством отца Варфоломея занимались нашими погибшими. Здесь отношение к телам было иное. Их хоронили обмытыми, одетыми, в боевых поясах, но без оружия и доспехов. (Впрочем, того и другого теперь у нас было невероятное количество и гарантировать этого я не могу). Одних, согласно их национальным традициям, торжественно предали огню (отец Варфоломей покривился, но тела отдал), других — по обычаям христианским. И никаких братских могил.

Надо было срочно освободить проезд к крепости со стороны Новгорода. Уже на второй день для этих целей выделил артельным почти сотню бойцов. Половина этих людей — начала работы от ворот башни, а вторые по подземному ходу (что его теперь прятать), вышли на другой конец засеки. Правда он был не так уж и далеко, за поворотом соседнего холма, а дальше мы дорогу не заваливали. И те и другие работали ударно и весь световой день, но только на шестой день освободили проезд. Первый мой обоз из Новгорода уже ждал этого.