Анатолий Подшивалов - Неизданные записки Великого князя [СИ]

- Отмучился малец, забирайте, отдадим ялтинцам, все же их человек, тащите к воротам, где их убитые лежат. Наших надо отправить в Севастополь - там похоронят с почестями, как павших на боевом посту. А этого - он пнул тело в кожанке, заройте как собаку с другой стороны забора, подальше отсюда. Что же ты, адмирал, второго то упустил, надо было пристрелить!

- А что за грохот был, неужели все же артиллерию подтянули.

- Да где там, это гранаты грохнули - и наши и их. Они ворота подорвать хотели, а наши их со стены гранатами закидали и из пулеметов добавили. Пятеро убитых и пятеро раненых ялтинцев лежат у ворот, да еще легкораненых, кто сам мог двигаться, они с собой забрали. У нас один легкораненый там и вот - двое убитых здесь. Так что всыпали им крепко. "Временный" то каков, видимо, гад, прибился к ялтинцам и под шумок решил свои финансовые дела поправить, а потом задать деру с камушками. Да еще парнишку этого сбил с толку, а может, обманул, сказал, что, мол, в разведку пойдем. Что там у него в мешке? - спросил он у одного из пришедших с ним охранников, который осматривал место происшествия.

- Да нет ничего, только кальсоны старые, рубаху вон, для перевязки использовали. Обмотки запасные (у парня не было сапог, только старые драные ботинки с обмотками), краюха хлеба, да фляга с водой и все. Ну и винтовку его нашли, рядом лежала, ствол чистый, не он стрелял в наших.

- Да понятно, кто стрелял. Пойдем, адмирал, посмотрим, что нам парень хотел передать.

- Хорошо, я только умоюсь и переменю одежду, она у меня в крови.

- Ладно, я тоже отдам распоряжения и приведу себя в порядок.

Тут на извилистой дороге, едущей вверх к усадьбе, послышался рев моторов.

- Занять оборону! Все по местам! Заорал Задорожный, на бегу кинув мне: - идите в подвал, не дай бог, они артиллерию подтаскивают.

С башни послышался крик: наши это, севастопольцы! Подмога! Натужно урча, два грузовика с солдатами и матросами поднимались по склону. Я поспешил уйти к себе.

Поднявшись в свою комнату, я встретил Ксению. Оказалось, что дети и большинство взрослых уже в подвале. Как начался штурм и послышались взрывы, всем было предложено перейти в более безопасное место. Лишь моя храбрая жена осталась ждать меня там, где мы расстались.

- Боже мой, Саша, ты весь в крови! Ты ранен?

- Нет, это не моя кровь. С детьми все в порядке?

- Да, с ними няня. Бабушка с Ольгой и ее мужем тоже в подвале. Даже Ирина и Феликс с его родителями приехали. Ирина со свекром и свекровью внизу, в подвале, а Феликс сидит в гостиной и пьет портвейн, не расставаясь с револьвером, и говорит, что раз он из него попал в Распутина, то и пару-тройку большевиков вслед за ним в ад отправит. По-моему, он уже достаточно пьян, не ходи к нему, я же знаю, что ты и трезвого его недолюбливаешь. Связался вот с Задорожным, тоже, нашел себе друга, лучше бы с Петюшей в шахматы играл, он здесь самый приличный из мужской компании, умный и собеседник интересный, разве что его папа тут как тут с военными стратегиями окажется. И то, сказать, целый Главком, а как воевать, так ты воюешь и под пули голову подставляешь.

- Так я же вас защищал, представляешь, что было, если бы сюда ялтинцы ворвались.. Что то я не видел среди обороняющихся ни генералов, ни полковников. Один адмирал в моем лице без флота и аэропланов, в чем я еще разбираюсь.

Так мы препирались, пока я умывался и переодевался. Блокнот я решил посмотреть позже, и положил его в ящик стола.

Раздался стук в дверь. На пороге стоял посыльный. Задорожный велел передать, что задерживается с товарищами из Севастополя, надо обсудить сложившееся положение и зайдет завтра к обеду. Заодно он передал мне корзину, где была нехитрая снедь и бутылка полюбившегося мне портвейна Дерваз-Кара сиречь "Черный полковник".

Ксения отказалась, сказав, что от переживаний у нее пропал всякий аппетит и пошла укладывать детей, перебравшихся наверх из подвала. А я решил перекусить, тем более, что с обеда ничего не ел и посмотреть блокнот, тем более, что было любопытно глянуть, что там есть такого секретного.

Великий князь в своих мемуарах, которые готовил к изданию в своем 1941 г. видимо, решил художественно обработать записи в блокноте "попаданца из 1977 г."). Судя по всему, они были оформлены как дневниковые записи, сделанные карандашом в разное время, часто без указания точной даты, а если даты и были, то непонятно, они по новому стилю, как привык автор дневника, или по старому. Поэтому Александр Михайлович Романов, к которому попал этот блокнот, сделал так, чтобы они складно читались подряд. Видимо, от хотел, чтобы эти записки из блокнота Алексея Егорова читались как органичная часть его мемуаров, тем более, что они явились той точкой бифуркации, с которой события в мире Великого князя пошли другим путем, чем а нашем мире (достаточно вспомнить, что, согласно мемуарам Великого князя, готовившими к изданию, 1941год был для его России страны мирным (кто же затеет это издание, когда враг у ворот). Часть вступительных страниц была утрачена - их унесло ветром в 2017. Поэтому как предисловие к дневнику Алеши Егорова должно было выглядеть в мемуарах Великого князя, мы не знаем.

Итак, в таком виде Великий князь представил записи в блокноте:

"Меня зовут Алексей Егоров, я студент 2 курса лечебного факультета Калининского Государственного Медицинского Института, что в городе Калинине, в моем прошлом этот город назывался Тверь. Я хорошо закончил школу и отлично учился в институте, получал повышенную стипендию, что в моем случае было немаловажно. Достаток в семье очень средний: папа у меня в прошлом летчик, после аварии аэроплана комиссован с негодностью к летной работе, закончил Высшую Военно-воздушную Академию имени Можайского и стал авиационным инженером. Но болезнь его прогрессировала: Гипертоническая болезнь, Ишемическая болезнь сердца со стенокардией Принцметала и все закончилось инфарктом миокарда, после чего его уволили из армии по болезни. Он стал гражданским инженером, но много переживал за работу и вот - второй обширный инфаркт, после которого папа стал инвалидом 2 группы. Ухаживая за ним в больнице, я увидел работу медперсонала, страдания пациентов и решил стать врачом, тем более, что мама у меня была медицинской сестрой и выбор мой вполне одобряла Думала, что, не дай бог в летчики пойду, да меня бы по здоровью не взяли - тоже некоторые проблемы с сердцем, пока компенсированные. После получения инвалидности папа уже не смог работать, сидел дома, получал скромную пенсию, так как не выслужил установленных 25 лет для полной офицерской пенсии, иногда чертил или что-то рассчитывал по сопромату для студентов политеха, зарабатывая небольшие деньги. Он как мог, старался быть полезным и не быть обузой для семьи, даже выучился неплохо готовить и вся уборка в нашей небольшой двухкомнатной хрущевке была на нем. Мы с ним много говорили, он рассказывал мне о аэропланах, а я ему о медицине. Мама работала в поликлинике на полторы ставки, вот так мы и как-то сводили концы с концами. К сожалению, у отца начала развиваться сердечная недостаточность и ему назначили сердечные гликозиды, потенциально токсичные препараты, но ничего лучше медицина в этом случае предложить не могла. Я стал читать о этих препаратах и так попал в студенческое научное общество на кафедре фармакологии. Фармакологию у нас начинали изучать только с 3 семестра, но я уже провел под руководством милейшего профессора Четверикова некоторые опыты с гликозидами на животных, получил интересные результаты и профессор рекомендовал мне выступить с докладом на фармакологическом обществе при Военно-медицинской Академии, что в Ленинграде. Я досрочно сдал зачеты за 2 семестр и в начале декабря 1977 г. поехал в Академию. Фурора мой доклад не произвел, но на вопросы я довольно складно ответил. После заседания общества я позвонил профессору и он поздравил меня, сказал, что ему уже звонил его коллега и поздравил с хорошим перспективным учеником. Я воспрял духом, а то уже расстроился, что мой провинциальный доклад не был воспринят академическими мэтрами. Купил кое-какие подарки к Новому году: ликер Вана Таллин (его любит моя знакомая девушка со стоматфакультета), маленькую глиняную бутылочку рижского бальзама для родителей, варено-копченой таллинской колбасы, какие-то печенюшки и конфетки и вечером сел на ночной поезд до Москвы, который в 5 утра останавливался в Твери.