Павел Дмитриев - Скрепы нового мира [СИ]

Однако сопротивление бесполезно: достойный дебют в литераторской тусовке стоит располосованной морды лица.

— Чайник кипяченый? — бриться с водой из-под крана, да еще по весне, я с некоторых пор не на шутку опасался.

— Каждое утро ставлю!

— Что бы я без тебя делал…

— Не подлизывайся, — Саша охотно приняла поцелуй, но затем ловко ускользнула из моих нескромных объятий. — Лучше придумай, что на следующей неделе нашему новоселу дарить будем.

— Нешто Бабель таки достроил домик в Братовщине?

— С кольцовским-то напором? — иронично вздернула бровь Александра. — Еще бы он не построил! Зеленогородской акционерный литколхоз с участием Бабеля станет раз в пять популярнее. [110] М. Е. Кольцов пытался еще в 1930 году организовать около станции Братовщина АО "Зеленый город", предполагалось строительство сети санаториев на 130 тысяч человек (архитектор Н. Ладовский). В реальной истории – законсервировано весной 1931 года, фактически из-за недостатка денег. Остался только скромный дачный поселок. Им остается только Горького заманить.

— Старого брехуна с Капри арканом не вытянуть.

— Кольцов другим возьмет, — болтовня ничуть не мешала Саше готовить сандвичи с первым, мелко порезанным зеленым луком, черемшой и постным маслом. — Вчера правки твоего романа забирала, так он похвастался, что начал строить кооперативную птицефабрику.

— Подумать только, — поразился я. — Огоньковские петушки! Скоро на прилавках столицы!

— Ну и что? Вполне в духе постановлений партии и правительства.

— Индустриальное сельское хозяйство – важнейшая задача пролетариата, — послушно отозвался я на заезженный канцеляризм свежим газетным лозунгом. — Всего лишь один механизированный свинарник способен заменить сотню крестьянских дворов.

— Скажешь не так?

— Все так, Саш, все так. Да только лезвия прямо с завода тупые идут. А курицы кольцовские просто сдохнут, причем еще цыплятами.

— Да ну тебя!

— Сама же прекрасно знаешь, что советское животноводство даже антибиотики не смогли вытащить из вечной дупы.

— Знаю… — сникла Александра. И тут же спохватилась: — Ты что, еще бриться не начал? На работу опоздать захотел?

— Уже бегу!

Впрямь, хватит болтать! Скорее, чайник в левую руку, мыльный порошок "Нега" в правую, смешать в чашке, взбить старорежимным помазком из щетины барсука, густо набросать пену на щеки, шею и подбородок. И потихонечку, полегонечку, почти не нажимая провести станком по коже. А потом еще и еще раз, не морщась; количество и глубину ран психологически легче оценивать по окончании процедуры.

— Ты подумай, пока бреешься, что Бабелю дарить, — напомнил Александра.

— Черт, ну под руку-то зачем! — ругнулся я, ощутив первый порез. Вывернул голову, подставляя под зеркало другую сторону лица, и тут ответ сам собой попался на глаза: — Да хоть пейзаж с лодкой со стенки сними!

Одна из стен нашей комнатушки каким-то непостижимым чудом осталась нетронутой с дореволюционных времен. От мебели остались только недовыцветшие силуэты на обоях, паркет разобран и вывезен, а то и стоплен в буржуйках, фанерные перегородки срезали три четверти площади. А вот несколько живописных полотен как висели, так и висят, никому в новом большевистском мире неинтересные и ненужные.

— Картину? — переспросила Саша. — А ведь идея! — Бросив нож на недорезанный лук, она через свежезаправленную кровать метнулась к пейзажу, всмотрелась: — Как же я сама не догадалась! Трогательный образчик луминизма, и рама еще крепкая.

— Скажешь Бабелю, всю мою месячную получку потратила на подарок.

— Старый плут нипочем не поверит, картины нынче в цене дров.

— Может с изнанки год есть?

Саша послушно перевернула раму:

— Сорок пятый!

— Однако! Приличная древность. Автор не подписал?

— Вроде нет… хотя погоди, половина холста под какой-то картонкой. Ого! Да тут письмо!

— Черт! — дернулся я от очередного пореза. — Подождать с открытиями никак нельзя?!

— Как интересно, — Саша уже запустила в конверт пальцы. — Ассигнации, царские, — на кровать посыпались узорчатые листы бесполезных катенек, — еще и записка есть.

— Что там?

— А разве можно читать? Чужое ведь!

— Стесняться надо было в семнадцатом, — неуклюже пошутил я.

— Боже, что я делаю! — записка выпала из Сашиной руки вслед за деньгами, соскользнула с дивана на пол и, как редкая бабочка, распласталось на тряпочном половике.

— Ведь правда, при маменьке я и помыслить не могла вот так взять и засунуть свой любопытный нос в чью-то чужую жизнь!

Ох, как же она неимоверно хороша в своем детском смущении! Теплая, аж до слез, волна чувств накрыла меня с головой. Никчемное раздражение от принуждения к бритью развеялось без следа.

— Мы другие, — отложив станок, я встал от зеркала, и как есть, полубритый, крепко обнял подрагивающие плечи жены. — Великая русская смута выковала из нас великих циников. Мы целесообразны как питекантропы, мы не верим в Бога. Тем не менее, этот мир – наш, а раскрытое письмо – всего лишь ценная археологическая находка.

— Ты… ты думаешь?

— Я уверен!

Не желая дальнейшего спора, я поднял записку и начал:

— Marie, ma chere fille… дьявол его дери, ну и почерк!

— Лучше я прочту, — огоньки извечного женского любопытства с новой силой заиграли в Сашиных глазах. — Иначе ты точно на свой завод опоздаешь.

— Тут совсем немного, — я еще сильнее раззадорил нетерпение Саши. — Вот, слушай: Мари, моя дорогая дочь! Третьего дня бугорчатка доконала твою несчастную мать, я схоронил ее рядом с теткой Анной. В оплату могильщикам отдал наши обручальные кольца и всю муку, что оставалась в доме. Сегодня выезжаю с оказией в Петроград, после, коли Бог даст, направлюсь в Париж. Мне пообещали проводника-контрабандиста, который поведет через границу по льду залива. Нашу квартиру ни за что не бросай, лучше всего, выйди замуж за подходящего большевика. Прощай, и храни тебя Господь!

— И все?

— Прочти сама.

Саша взяла записку, тщательно осмотрела ее со всех сторон, и после недолгого раздумья вынесла неожиданный вердикт:

— Мне почему-то кажется, ты сильно переоценил наш с тобой цинизм.

— Возможно ты права, — не стал спорить я. — Но именно мы извлечем корысть: из этого комплекта выйдет чудесный подарок Бабелю. Он обожает вещи с историей.

По выданному Бабелем адресу я ожидал увидеть дом культуры, профсоюзный клуб или, в самых оптимистических мечтах, сразу ресторан. Оказалось ни то, ни другое, и уж само собой, ни третье; искомое месте занимал недавно отреставрированный храм. [111] Храм Апостола Иоанна Богослова под Вязом. Закрыт в 1925 году, работал как музей Москвы с 1934 по 2011 год. Если, конечно, уместно зачесть за реставрацию штукатурку в небрежный розовый цвет и снос золоченных маковок с крестами.