Павел Дмитриев - Скрепы нового мира (Анизотропное шоссе, Iii)

Анизотропное шоссе , часть III

Скрепы нового мира

-Что это? - без особого интереса спросила Анка.

- Автомобильный знак, - сказал Пашка. - "Въезд запрещен".

- "Кирпич", - пояснил Антон.

- А зачем он? - спросила Анка.

- Значит, вон туда ехать нельзя, - сказал Пашка.

- А зачем тогда дорога?

(с) братья Стругацкие, 1963 год

1. Черные корабли

Москва - Ленинград, февраль 1931, (восьмой месяц с р.н.м.)

Мы поднимаемся по черной лестнице, парадное не про нас. Перила марают рукавицу застарелой ржой, в потемках я этого не вижу, но знаю точно - буржуйки освобожденного пролетариата сожрали деревянные поручни еще в девятнадцатом. Пятый... осталось два.

- Осторожнее! - заранее предупреждаю я Сашу.

- Помню, - задорно смеется в ответ она.

Окна на шестом этаже нет, неделю назад пьяный в хлам идиот с разбега вынес раму вон. Теперь в щербатом проеме среди серебряного тумана звезд плавает Луна. Ее ленивый свет неторопливо гаснет во тьме колодца мрачных стен. Воздух мертв - голуби и вороны покинули голодную Москву. Ругнувшись, я сплюнул вниз, в далекую смердящую кучу вываренных лошадиных ребер, селедочных хвостов и картофельной шелухи. Негодяи, проживающие поблизости от звезд, теперь выворачивают мусор прямо сюда.

- Пойдем скорее, - торопит меня девушка. - Дверь верно опять примерзла, мне одной не отворить.

- А в Берхтесгадене сейчас скийорингом* балуются, - невпопад отзываюсь я. - Самый сезон.

Дверь в квартиру и правда не поддается, влажный теплый воздух человеческого жилья нарастил на ней тяжелую шубу из белых ледяных иголок. Но я сильнее.

- Посвети...

Мог бы не торопить - Саша уже зажгла трепетный огонек стеаринового огарка. В его неровном свет мы продираемся к своей двери через заваленный соседским хламом коридорчик. Обидно - электричество в доме есть, но вкручивать исправную лампочку бесполезно - всенепременно сопрут и пропьют. И ладно бы только это! Недоглядишь - инспектор с электростанции увидит пустой, не оклеенный бумажкой с печатью патрон, впаяет немалый штраф. Логика советская - обязанность платить по счетчику сама по себе, категорический запрет подключать мощные устройства, типа утюгов и плиток - сам по себе. Меня, как электрика, потуги контролеров смешат, но покуда население боится темных сил электричества - они с грехом пополам действуют.

Комната за двумя замками. Noblesse oblige - по местным меркам мы богачи. Ключи, три поворота на одном, два на другом. Еще один поворот, но уже бакелитовой крутилки выключателя, и в глаза бьет ослепительный свет двадцати пяти ваттной лампочки. Мы наконец-то дома! Осталось только скинуть и засунуть в специальную коробку смердящие конским навозом калоши.

Дом. Странное название для десятиметровой клетушки без всяких удобств, пусть даже она расположена в самом центре столицы СССР. Странное время - февраль 1931 года. Неформального лидера ВКП(б) называют странной фамилией - Сырцов. Странные зарплаты - за первую неделю текущего месяца я получил на "Электрозаводе" чуть более десяти тысяч рублей ассигнациями. Странные цены - залитые сургучем поллитровки рыковки изредка "выкидывают" в госмагах по тысяче. Газеты трубят про странную опасность энтризма,** поливают площадной бранью странный французский "Народный фронт";*** как будто более опасных врагов у социализма не нашлось.

Хотя о чем я? Для двух миллиардов жителей планеты Земля история течет своими неспешным чередом. Странным все перечисленное кажется одному лишь мне. Алексею Коршунову, обычному студенту, родившемуся двадцать пять лет назад в Екатеринбурге. Один важный нюанс - не том городе, что остался в счастливом имперском прошлом, а наоборот - том, что когда-нибудь случится в будущем. Кто виноват? Выбор широк: дурацкая шутка провидения, игра непостижимых сил природы, демоническая магия или вмешательство высшей технологии. Обычный вечер энергичного 21-го века, обычная прогулка, обычный подъезд обычного дома... секундная потеря сознания. И вот вместо сияющего огнями Петербурга 2014-го года вокруг меня неласковый Ленинград 1926-го.

Четыре года я кутенком барахтался в старом мире. Не скучал, напротив, приключения вышли на зависть режиссерам Болливуда. Отсидка в камере Шпалерки, побег с Соловков в Финляндию через карельские болота, добыча сокровищ Коминтерна из недр банковской ячейки франкфуртского банка, шальные дни и ночи с Мартой, авантюрная турпоездка из Берлина в Ленинград за оставленным в тайнике смартфоном, безнадежные уговоры изгнанного из СССР Троцкого на правый поворот, медвежья игра на бирже. Говоря проще, есть про что диктовать мемуар.

Четыре долгих года под чудовищным грузом ответственности за десятки миллионов до срока оборванных жизней. Голодомор, Великий террор, Отечественная война - не простые слова. Именно за ними история старого мира прячет непостижимые, абсолютно запредельные гекатомбы. У них нет права на существование - у меня нет права выбора. Нельзя спрятаться, нельзя отойти в сторону, нельзя наблюдать. Только действовать.

Четыре бесконечных года ушло на понимание старой как пятый элемент истины: хочешь сделать хорошо - сделай сам. Своим умом. Своими руками. Своей жизнью.

Два фунта лучшего в мире британского тротила, добрая пригоршня пиленых гвоздей, детонатор - и результат неоспорим. Товарищ Сталин лежит в Мавзолее, Киров закопан под газоном у кремлевской стены, Молотов - безуспешно пытается вернуть здоровье на баден-баденских водах. А люди... они по-прежнему работают, пьют горькую; радуются, любят и ненавидят друг-друга. Никто из них не подозревает, что старый мир стерт из реальности. Я верю, новый будет лучше.

Пока я думал о великом, Саша успела скинуть цигейку. Поежилась:

- Бр-р-р! Опять холодрыга!

- Так я ж с утра тебя предупреждал! - Коротко дохнул в сторону: - Видишь? Пара еще нет! Так что не жмись!

- А мне все равно холодно! - упрямо топнула ножкой девушка.

Скользнула ко мне под расстегнутое пальто, зарылась лицом в колючую шерсть свитера, но тут же передумала, потянулась на цыпочках своими губами к моим. Напрасная игра, я знаю прием получше. Подхватить любимую на руки, плотно прижать к груди, так чтобы каждой клеточкой тела слышать стук ее сердца, закружить, захватить жаркое дыхание, и только потом слиться в беспамятстве поцелуя.

Чудесное мгновение тянулось, тянулось, тянулось... пока разум не взял верх над страстью. Встреченная мной в окрестностях города Глухова дочь профессора-археолога Бенешевича и внучка профессора-филолога Зелинского питает нездоровую слабость ко всему чистому. Чистым чувствам, конечно, в первую очередь. Но еще простыням, белью, рубашкам, волосам и шеям. Ей бы жить в благословенном двадцать первом веке, где после трех проведенных на катке часов так легко закинуть шмотки в стиралку и залезть под душ. Увы, здесь вам не там.