Михаил Бобров - Ход кротом

Щелчок — створки замка распахнулись — визг ножа по ловителю — хлопок — створки закрыты…

Удар! Звонкий удар тридцатитонного колокола на высоте полтораста футов над городом; а под ногами дрожит вся полуарка.

Клыки дошли до упорных пластин. Венька вскидывает веер, делает круг: стоп, касание. Складывает веер и сует в петлю комбинезона. Ось-фиксатор на сгиб левой руки. Малую кувалду в правую; приставить и ждать… Ждать, пока окно в ноже пойдет мимо окна в ловителе. Как хорошо, что нет ни дождя, ни тумана; страшно подумать, что пришлось бы такое делать в ноябре!

Совмещение; Венька рывком вдвигает четырехдюймовый тяжеленный штырь в совпавшие на миг отверстия и мгновенно расклепывает оголовок несколькими лихорадочно-быстрыми ударами. Авантюра, как есть авантюра. Малейшее усилие вперекос — и срежет ось, ведь что такое четыре дюйма против тридцати тонн, да ударный коэффициент вдвое!

Но… Тебе нужна Татьяна? Ты мечтаешь приносить ей тапочки в зубах?

Как ни странно, память о ехидстве Корабельщика вытесняет все беспокойство, и дочеканивает стык Венька уже аккуратными точными ударами.

Отскакивает на видное место, вскидывает оба веера: забито!

Немцы синхронно дают чуть-чуть слабины на тросах; Венька облизывает сухие губы: устоит или сползет?

Рывок!

Венька падает на колено, но сцепка держит. Колыхание останавливается.

Оба веера через стороны вниз: опускай!

Цеппелин положения не меняет, стравливая дальние троса на точно вычисленную der Klabautermann величину. «Зеленая» полуарка, поворачиваясь на толстой оси, только что забитой Венькой, осаживается, обминает подготовленную плиту в самом конце Адмиралтейского спуска. Снова глухой удар, отдавшийся во всем теле мощный толчок.

Фиксация — едва различимый с верха моста — уже не сборки, уже цельного моста — Корабельщик делает круг белым веером. К наземному концу бросаются бичи с замешанным на «крови предателей» бетоном.

Полчаса ждать. Ждать, пока встанет бетон. Обычный бетон встает за трое суток, а прочность набирает за двадцать восемь. И тут без шулерства Корабельщика не обошлось. Но можно возместить слабую прочность свежего бетона, думает Венька. Просто налить его в устои столько, чтобы распор он мог бы воспринимать уже через сутки-двое. Опять же, ускорители твердения. Есть химики, можно им поставить задачу…

Венька сидит между метровых двутавров, на монтажной площадке, на холодной стали, прислонившись к неудобной ребристой стенке двутавра, бездумно пропускает в пальцах звенья страховочной цепи, словно бусины четок. Его работа на сегодня выполнена. Бетон схватится, и снизу полезут монтажники с листами настила, тут уже ничего сложного. Венька смотрит на синие-синие волны. А интересно было бы глянуть с такой точки на Босфор…

Кстати, раз вода синего цвета — значит, наступило утро.

Утром Татьяна взяла зонтик — от солнца, ну и просто чтобы занять руки. Зонтик, сумочку с уже привычной тяжестью браунинга, шляпку. Задумалась было взять подружку, ту самую Лизавету Бецкую, что одобрила выбор Татьяной матроса-анархиста…

Но вышла из дома градоначальника и остолбенела.

Упомянутый матрос-анархист сидел на перилах восходящего в небо моста. Перед ним стояла доска с шахматами то ли шашками — Татьяна не разбирала, пока не подбежала почти вплотную. Фигур на доске она не узнала, зато узнала парня в сером комбинезоне, за второй стороной доски.

— А… Вениамин? А… Венька?!

И, помня, как вчера глупой болтовней все испортила, бросилась навстречу.

Венька тоже припомнил, как вчера начал с ненужных слов, и тоже кинулся сначала обнять, позабыв про все приготовленные речи.

Столкнулись они у входа на мост, и столкнулись так, что Татьянин зонт и вылетевшие из-за пояса Венькины веера матрос едва успел спасти от падения в темно-синюю воду.

— А это что… Это мост? И какой высокий! Мост прямо на небо!

Свободной рукой Венька взял протянутые веера, белый заткнул обратно, черным звонко постучал по толстому металлу:

— Грубовато, Татьяна Николаевна. Да уж больно мало времени вы мне отпустили, не успели отшлифовать. Принимайте уж, как есть.

— Э… — Татьяна покраснела. Вчера она ляпнула глупость! Глупость обиженной девочки! У нее парень живой с войны пришел! А она несла какую-то околесицу о государственных интересах!

А ведь mama говорила, что мужчины как-то уж слишком серьезно воспринимают слова. Это вот оно и есть?

— Мост… Настоящий?

Венька хмыкнул, не отвечая. Теперь он мог не отвечать. Мог даже не здороваться. Он-то свое условие выполнил… А с чьей помощью — какая разница!

Над головой загудели сверкающие в утренних лучах цеппелины. С их высоты мост выглядел блестящим, не успевшим поржаветь, четвероногим паучком с малюсеньким телом замкового узла строго посреди и длиннющими тонюсенькими ножками арок. Словно бы паучок стягивал два края бухты. Город — еще маленький, царский Севастополь, облепивший только Южную Бухту виноградной гроздью и не посягающий на северную сторону Севастопольской бухты; еще не поглотивший ни Херсонеса, ни даже Ушаковой балки, не вобравший в себя ни Инкермана, ни Голландии, ни Фиолента, ни, тем более, Балаклавского района — выглядел милым, уютным и мирным, приводя на ум баварские городки; да, по правде говоря, пилотам уже и не хотелось думать о войне.

Лучше как сегодня ночью, по чуть заметным движениям веера, по вспышкам зеленого указателя на черном зеркале планшета, подавать блоки навстречу друг дружке. Ладно там der Klabautermann: нечисти мало что способно повредить. Но мальчишка в комбинезоне, болтающийся на пятидесяти метрах над бухтой с кувалдой наперевес и нагелем в зубах… Во имя чего?

Правильно сконструированный стык закрылся почти сразу: стальные ножи вошли в уголковые ловители, блоки совместились, огласив бухту сперва резким лязгом, а потом едва ли не более громким радостным воплем. Долгие полтора часа Корабельщик не отпускал цеппелины, ожидая схватывания бетона. А потом уже и самим сделалось интересно, чем закончится. Черт с ним, с безбалластным выравниванием и расходом подъемного газа. Не каждый день собственными руками творишь легенду!

Так что цеппелины висели до самой исторической встречи перед мостом, пока Корабельщик не раскрыл два почти метровых веера и не просемафорил благодарность. Цеппелины плавно развернулись. Их длинные черные тени побежали по рыжим черепичным крышам, по затянутым зеленой пеной улицам, по сдержанно гудящей толпе строителей перед Пушкинским сквером, побежали последним напоминанием о плохом, страшном, когда тень цеппелина над городом предвещала взрывы…

О прошлом.

Татьяна приняла поданный матросом зонтик и повернулась к жениху. Теперь уже несомненно жениху. Отказа после такого не поймет никто. В первую очередь, она сама не поймет.