Михаил Бобров - Ход кротом

— Почему на Польшу?

— Потому что любая собака знает: все, отгруженное на Польшу, варшавская диаспора русских эмигрантов, совокупно с польской Дефензивой, использует против красной России.

Черчилль посмотрел и в свои бумаги, раскрыв кожаную папку:

— Далее. У нас фунт стерлингов относительно довоенного упал в семнадцать раз. Не семнадцать процентов, джентльмены, а семнадцать раз. Мы по уши в долгах перед кузенами…

— Господин Вильсон возражал против этого названия, вы помните. Он говорил, что «мы, американцы, не братья и не кузены англичанам».

— Тогда кто же? А, знаю: сестры!

Волна легоньких смешков прокатилась по залу. Черчилль засопел и пожалел о невозможности закурить.

— Позвольте мне договорить… Сестры или небратья, но мы и так должны им все, до каминных щипцов. Новая война усадит нас в окончательную зависимость от… Кузин, черт бы вас побрал, и Вильсона вместе! Мало этого, у нас в Индии появился махатма Ганди, вовсю проповедующий отделение от Великобритании. Причем ненасильственным путем, черт его раздери… Бунт можно хотя бы подавить! А стрелять в безоружных все-таки не лучший метод и крайне плохо сказывается на настроениях общества… Наконец, в январе — марте этого года мы едва-едва затушили бунт белых шахтеров Витваттерсранда. Вот здесь уже был настоящий бунт, безо всяких ограничений. Дошло до танков, господа!

— Это где?

— Южная Африка, — Черчилль захлопнул папку. — Нет, господа! Большевики прекрасно уловили момент, когда у израненного льва можно выхватить кусок из пасти. Воевать за германские репарации мы еще лет пятнадцать-двадцать сможем только руками… Некузенов. А купить кого-либо на континенте у нас уже не столько возможностей, сколько во времена Наполеона. Мир, знаете ли, изменился.

Ллойд-Джордж поднялся и развел руки:

— Но и спустить подобное означает огромный урон престижу Империи; а это сразу выражается в отношении к нам союзников и покупателей.

— Почему вы не допускаете мысли, что это заявление — всего лишь заявка на торговлю? Те же русские в конце концов согласились признать царские долги, правда, выдвинув определенные условия.

— Неприемлемые! — Ллойд-Джордж даже подпрыгнул, так энергично двинул он рукой.

— Для частных лиц, русских эмигрантов. При чем здесь правительство Его Величества? Так вот, русские признали царские долги, не вешая их на Крым. Вполне возможно, что и Германия признает репарации при условии должного движения навстречу с нашей стороны.

— Мы против, сугубо против каких-либо переговоров с режимом Германии. Они проиграли. Они должны признать нашу волю безоговорочно. Иначе это противоречит сути… Даже не войны — всей системы международных отношений. Где это видано, чтобы проигравший так вот запросто отказался платить! На кой же черт мы понесли столь огромные расходы?

В большом кабинете мирно пахло бумагой и чернилами, сажей из камина, воском натертого паркета, всеми оттенками мужского одеколона, хорошим табаком. Но Черчилль, перекладывая листы, ощутил вдруг запах сырой земли и тяжелый, густой запах мертвечины — словно бы раскрывая кожаную папку, он разворошил старую могилу.

Переждав несколько суматошных ударов сердца, напугав собравшихся заметно покрасневшим лицом, Черчилль очень тихо произнес:

— Хорошо, джентльмены… Допустим, что мы начали ту самую Вторую Мировую Войну за германские репарации, предсказанную большевиками в Версале три года назад. Предположим даже, что мы ее выиграли. Окупят ли полученные нами репарации те долги, что нам неизбежно придется сделать ради начала войны?

Черчилль щелкнул указкой, положив ее плашмя вдоль карты:

— Либо Империя с потрепанным престижем, либо у нас нет Империи.

Бывший адвокат Ллойд-Джордж, не спеша садиться на место, вдруг обратился к собранию, словно бы к присяжным:

— Вы знаете, господа, мне кажется, большевики пытаются спровоцировать нас именно вот на войну. Сейчас, немедленно, пока мы зализываем раны. Для того и была та пламенная речь в Версале, для того и устроено вся карусель с долгами.

Сэр Артур Невилл Чемберлен презрительно скривил губы:

— А у них самих что, все великолепно? Новости из Советской России чем дальше, тем больше напоминают сказку! Эсеры, анархисты и большевики в одной упряжке, без восстаний и политических убийств?

— Иная сказка продумана получше многих реальных решений, — сэр Уинстон безотчетно провел рукой по торчащей из отворота рукописи с эльфийскими стихами, затем кивнул шпионскому контр-адмиралу:

— Поясните, прошу.

Сэр Мэнсфилд саркастически хмыкнул:

— Как же, ни убийств, ни бунтов. А Троцкий, Тухачевский? А буквально вчера подавленное восстание Бухарина, которое выдал сам главный заговорщик… Муссолини, наконец — или у вас есть сомнения в истинном авторстве покушения? И это лишь тяжелые фигуры, а сколько перестреляно мелкой сошки! О нет, в России совершаются политические убийства, и даже много! Но там все слишком хорошо усвоили, что убивать можно лишь тех, кого разрешит Ленин. Иначе — ледоруб сумасшедшего фанатика в голову или там осечка нового пистолета на испытаниях. Никаких следов, никаких концов.

— Совсем никаких, что ли? Даже для вас?

— О, напротив, чекистами сфабриковано множество улик, указующих именно против нас, — шпионский адмирал несколько издевательски поклонился, не вставая со стула. — Но я-то знаю, в отношении кого что предпринималось.

— А что вы скажете о дирижаблях, летающих от Камчатки до Санкт-Петербурга, без инфраструктуры?

— Скажу, что с большевиками сотрудничают немцы. Да не кто попало, а Хуго Эккенер лично. И что большевики озаботились привлечь его на свою сторону еще во время войны. Напомню, что за четыре военных года немцы построили сто тринадцать машин только на «Цеппелине», а ведь есть еще «Шютте-Ланц». Последний корабль конструкции доктора Карла Арнштейна, «LZ-126» запросто может пересечь Атлантику. На испытаниях он прошел сто часов без единой поломки. Сто часов со скоростью хотя бы экономических сто узлов, это восемнадцать тысяч пятьсот сухопутных километров.

Шпион повел пальцем в белейшей перчатке по карте Красной России:

— Представить себе железную дорогу такой протяженности, да еще и по диким степям Забайкалья, лично я не в силах. А вот пять-шесть пунктов базирования дирижаблей можно самими же дирижаблями развезти в тех самых контейнерах и установить вдоль трассы через три-четыре тысячи километров. Перегон составит жалкие двадцать ходовых часов на ста узлах, даже меньше суток полета. Стоимость этой, с позволения сказать, инфраструктуры, меньше, чем стоимость одной заправки гелием типового советского «десятитонника».