Михаил Бобров - Ход кротом

Сэр Мэнсфилд кашлянул:

— Кстати, господа, не приобрести ли нам лицензию на эти самые контейнеры? Простенький железный сундук, а какая неожиданно удобная вышла штуковина! Металлургическая промышленность у нас лучше русской, и мы наделаем их намного больше и быстрее.

— Благодарю вас, контр-адмирал, — уже пришедший в себя Черчилль поднял руку. — Но вернемся к делу. Суть моих соображений по второму вопросу весьма проста. Если большевики в самом деле провоцируют нас на немедленное выступление этим версальским демаршем — а они, наверняка подобрали такое обидное действие, которое мы, по их расчету, игнорировать не можем! То из сего следует, что их козырь… Тот неуловимый линкор, обстреливавший наши города… Все же исчезнет — рано или поздно, но неоспоримо. Вот почему Москва стремится вызвать нас на бой сейчас, немедленно, пока еще владеет преимуществом. Нам следует поступить противоположно расчету Москвы, и выиграть войну нервов, «холодную» войну. Войну не пушек, но плаща, кинжала и курса золота.

Черчилль теперь говорил в угрюмой тишине:

— Никто не может упрекнуть меня в любви к России. Но сейчас я против, сугубо против политики раскачивания лодки. Я предлагаю копить силы и ждать. Я не согласен с политикой Его Величества во Франции, я против ассигнований на работы с радием. Думаю, ему можно найти лучшее применение, нежели сверхбомба, да еще и за такую несусветную цену, к тому же и обещанная весьма нетвердо.

Сэр Уинстон оскалился:

— Надо знать русскую специфику, господа. Всего лишь обождав несколько лет, мы добьемся того, что большевики сами себя победят разными там авралами, пустопорожней беготней, ежегодной «борьбой с урожаем», «встречными заплывами», строевыми смотрами и тому подобной суетой, весьма и весьма затратной.

Черчилль выпрямился, широко разведя руки:

— Вот по каким соображениям я просил, а Его Величество принял мою отставку.

— Отставка для столь деятельного ума не лучший выход. Разгоряченный конь заболеет, если не поводить его рысью, а затем и шагом хотя бы полчаса после бешеной скачки. Чем займетесь на отдыхе?

— Выращиванием роз. Или шиповника. Черт возьми, чего угодно, лишь бы с колючками. Чтобы любой газетчик оставлял на них половину тела вместе с одеждой. А еще можно развесить ульи, завести пчел… Манчжурских шершней с жалом в треть дюйма… Осы, наконец, заведутся и сами!

Сэр Мэнсфилд посмотрел на сэра Уинстона с непритворным сочувствием:

— От сердца высказано.

— Газеты «Париж геральд» и «Нью-Йорк геральд» объединились, — проворчал Черчилль, обмахиваясь вынутой из-за пазухой рукописью. — Назвались «Геральд Трибун», и этот самый «Трибун» издал целый разворот, посвященный нашему с вами общему другу Корабельщику. Дескать, это не Корабельщик, а какая-то добрая фея, все же прочие при нем на посылках. Дескать, нужны Чемберлену документы на всех языках? Взмах волшебным зеркальцем и готово!

— И что же вас так расстроило?

— Если не считать, что меня перепутали с дражайшим сэром Артуром Невиллом, а зеркальце с волшебной палочкой? Черт, как вспомню, сколько мне пришлось побегать, чтобы просто выловить Корабельщика в Париже, и сейчас еще в пот бросает. Я даже похудел на два фунта! Представляете?

Черчилль засопел, закурил, победно уставив сигару в небо: здесь, на крыльце Адмиралтейства, уже можно было дымить крейсером.

— Не знаю, сколько у Корабельщика волшебных зеркалец, но волшебных палочек у него, самое малое, девять. И каждая не менее шестнадцати дюймов, только не вдоль, мой многоумный друг, а в диаметре! Длина же каждой палочки, в полном соответствии с наукой баллистикой, не менее пятидесяти калибров. Если он там, у себя в России, дирижирует всеми этими палочками сразу, то я не удивляюсь, что у большевиков растет и колосится даже в таких местах, кои неприличны для обсуждения джентльменами. Потому-то и кровавый передел собственности там остановился быстро.

— Со стороны некузенов, пожалуй… Некузяво, — хмыкнул адмирал-шпион. — Между прочим, эти самые цеппелины неслабо прищемили некузенам те самые места, не обсуждаемые джентльменами.

— Где же?

— На Чукотке. Там издавна скупали пушнину американские браконьеры. Русский царь своих коряков не мог толком ни обеспечить, ни контролировать. А сейчас там воздушный патруль, комиссары, штыки сверкают среди льдов. Берингов пролив на замке. Арктика осваивается семимильными шагами. Это вас не пугает?

— Черт побери, конечно, пугает! Но наши болваны все не могут понять, что дергают за усы даже не тигра! Давно ли мы наблюдали, как инопланетная тварь осваивает практическую политику на примере той провокации, помните, с шахтерами?

— Когда мы захватили образец механизированного проходческого щита, а Корабельщик раздул из этого войну между Донбассом и Доном?

Адмирал-шпион вздохнул с искренней грустью и кивком поблагодарил собеседника за протянутую плоскую флягу. Сделал культурный неглубокий глоток, вернул посудину.

— Мы еще думали: вот, Корабельщик ошибся. Как же! Дождешься от этой сволочи! Ослабевшие области упали в руки Москве, ради чего все, наверняка, и затевалось.

Черчилль продолжил все так же горько:

— И вот аналогичная провокация с германскими долгами. Нет, наши болваны дождутся, что большевики не Арктику, а Европу освоят семимильными шагами. Черт с ними! Я пошел разводить розы. У них всего лишь колючки… Так, говорите, некузенов прищемили в Анадыре?

Адмирал снова кивнул. Черчилль убрал рукопись обратно за отворот и улыбнулся:

— Ну хоть какая-то хорошая новость.

— Еще одно, сэр. — Адмирал-шпион аккуратно повернул голову — ровно настолько, чтобы это не бросалось в глаза посторонним. Но перед широким крыльцом уже никого не оказалось: сочтя Черчилля вышедшим в тираж, репортеры-ежедневники ринулись тиранить восходящих светил политики. Сэр Мэнсфилд, впрочем, знал, что серьезные политические обозреватели еще начнут напрашиваться на интервью, и всем отказать не выйдет. Оттого-то Черчилль и мечтал о колючей изгороди, усиленной в ключевых точках пчелиными ульями либо вовсе гнездами шершней… Которые, вообще-то, крайне опасный сосед не только для пчел, но и для людей тоже.

Сейчас, однако, сэр Мэнсфилд не углядел поблизости лишних ушей, и счел возможным поднять еще одну тему:

— Сэр Уинстон, помните ли вы подчеркнутую часть моего письма?

— Протокол допроса неудачливого заговорщика? Помню. Но стоило ли так рисковать раскрытием нашего агента в самой сердцевине чекистов?

— Сэр, осмелюсь напомнить. Неудачливый последователь Koli Balabolkina, этим же самым Бухариным и преданный, сказал буквально: «В присутствии Крота изменяется сама реальность. Реалистичность событий как бы плывет. Агенты описывают это, как попадание в сказку.» И далее: «Выжить в присутствии Крота можно, лишь если принять себя в сказке. Иначе неизбежно помрачнение в уме.» За точность перевода я ручаюсь абсолютно. Я привлек несколько русских эмигрантов, не знающих друг о друге, все их переводы совпали по смыслу. Сэр, это может быть гипноз? Какие-нибудь лучи, воздействующие на сознание?