Михаил Бобров - Ход кротом

— Вдовченко, Бакай, а он все-таки член ВКП, и Проценко Лука. — Белаш развел руками:

— Но больше, сколько я ни ездил, и с кем я ни встречался, все безоговорочно связывают будущее только с Всесоюзной Компартией, с этой самой ВКП. Говорят: война кончилась, и больше мы не хотим выбирать, за кем правда. У нас есть работа, за нее платится хорошее жалование, мы устроили дома, завели семьи — разве мы не за это воевали?

Подбежал Сашко Лепетченко:

— Смотри, Батько, едут!

— После доспорим. По номерам, хлопцы. Черт знает, как они подловили на трибуне целый Совнарком, а с этой минуты лучше нам не собираться вместе. Связь как условлено: записками, телефонами, через посыльных.

Тогда Семен и Аршинов ушли налево, в балку, к запасным лошадям, а Левка и Белаш отошли шагов на триста направо, изображая чумазых сельских трактористов, ремонтирующих закопченный «ВТЗ». А что в полуразобранном тракторе пулемет спрятан, так места такие… Тут в каждом черепе под камнем по три глаза, и в каждом глазе во какой пучок травы!

Скоро подлетела машина парламентеров — такой же «АМО-военный», только что поновее выпуском, крашеный не в грязно-песочный здешний, а в ровный темно-зеленый лесистого севера. Как и договаривались, прибыли ровно два человека: шофер и переговорщик.

Переговорщик вышел без молодой легкости, но все же и не грузно. На отглаженном френче блестели целых два ордена Боевого Красного Знамени. У Махно такой был один, и Сашко Лепетченко несколько ревниво поглядел на водителя северян:

— Скажи, то Блюхер? Тот самый, что в кино «Волочаевские дни»?

Шофер чуть улыбнулся, но кичиться не стал:

— А это же Махно? Тот самый, что в кино «Два ордена»?

— Так точно. Лепетченко Александр.

— Жуков Георгий. Будем знакомы.

Блюхер подошел к Махно, козырнул. Откозыряв ответно, Нестор озадачился:

— Товарищ командарм первого ранга, а кто же на Дальнем Востоке остался? Одного Апанасенко может и не хватить. Осмелели самураи, а там железку в одной точке перерезать можно, и все — никакой связи с Владивостоком.

— Товарищ комкор, Владивосток не ваша забота…

Блюхер утер пыль и пот со лба, спрятал платок.

— Нестор Иванович, ты лучше о своей Особой Республике подумай. Винтовок у вас полно, да патронного завода ни одного. Пушек у вас на всех столько, сколько у нас по штату на один корпус. Танков у вас десять английских чудовищ, а у нас только в Харьковском учебном центре двести. И уж ты-то знаешь, что те танки — совсем не эти танки. Самолеты ваши же коммуны покупать не захотели: зачем, дескать, если мир? А сейчас кто продаст их тебе? А и продаст — пока еще их привезут! Уж не говорю, откуда пилотов брать. Но то все вторично. Скажи мне главное…

Блюхер недоуменно развел руки, поднял плечи:

— Почему ты против нас? Мы же вместе против буржуя шли.

— А теперь вы против народа обернулись. При Ленине такой херни не было.

— Поясни.

Махно тоже отер пыль, только не платком, а листом газеты, который скомкал и сунул в карман галифе.

— Знаешь, Василий Константинович, я же вырос в этой вот пыли. У меня на улице любимая лужа была. Как дождь, обязательно поперек проезда хоть пароходы пускай.

Нестор махнул рукой за спину:

— А теперь вот, у нас уже дома каменные. На улицах-проездах брусчатка. Есть и бетон. И дети растут. И уже привыкают: что не обязательно везде грязь и лужи. Что можно без вони навозной в селе жить. Что можно от нищеты зло на жене не срывать. Что ночью не тьма беспросветная, фонари горят. Культурно, по-городскому. Кропоткин видел, слезами плакал: не зря, говорит, жил, умирать не страшно.

— Мещанство это, мой комиссар говорит.

— Мещанство или что, а воевали мои хлопцы за это, не за что иное. Вот, а их дети уже вырастут хоть на каплю культурней. Глядишь, и не станут пить по-черному из безысходности. Не станут нагайкой хлестать взрослого сына за одно то, что наутро после собственной свадьбы встал на час позже.

Блюхер вскинул брови, но смолчал. Махно вздохнул:

— Нас-то уже не переучишь, но вот потомков — ступенька. Их потомки — снова ступенька. Путь, что культурные французы проходили триста лет, нам бы хоть в три поколения уложить, в полвека. И тут вы это ломаете. Опять всех на войну. Правды хочешь, красный командир? Вот правда: за фантазии коминтерновские кровь лить мужику, и подати на войну платить опять мужику.

— Стой. По-твоему выходит, пускай там трудящие страдают, а ты будешь сало с салом наворачивать?

Махно фыркнул:

— На такое я и тогда не поймался бы. Пускай те трудящие сами революцию начнут. Что-то же им до сей поры мешало? Я тебе скажу, что. Англия с Францией их кредитами заливали. Как в газетах писано, «витрина капитализма», вот что такое Польша. Мы в ту витрину, как мальчишка, булыжником — что это мировому капиталу? Вы бы еще на Латвию с Эстонией напали, вот славы-то коммунизму, как ваши двести танков полтора эстонских танка одолеют. У них, я читал, самолеты медленнее наших паровозов.

Поглядев на желтую степь вокруг, успокоительно кивнув далекому трактору, Махно перевел глаза на красного командира:

— Нас же в одной Академии учили, один и тот же Свечин. Как там: сперва боевые дружины подготовить, а потом только в дело. И то, не витрины бить, а по книжке. Вокзалы, телефон, телеграф. Раз польские рабочие не хотят — нам что за них умирать? Вот пусть они сами революцию начнут, а мы тогда поможем. Вместе, а не вместо. На пулеметы за просто так дураков нет.

— Но была же от польских коммунистов просьба!

— Была и статья Сталина с разъяснением.

— А, — усмехнулся Блюхер, — та самая, что «памяти Троцкого», да?

Махно кивнул и процитировал:

— Экспорт революции — это чепуха. Каждая страна, если она этого захочет, сама произведет свою революцию, а ежели не захочет, то революции не будет.

— В книгах на любое действие можно найти оправдание… — Блюхер опустил руки, и теперь Нестор видел, что прославленному герою Дальнего Востока два ордена обошлись дорого. Командарм дышал тяжело, и неосознанно искал глазами, куда бы присесть.

— Нестор, ты мне по-простому скажи: дашь людей?

— Не дам. Ты вот хвастался танками. А танкист растет восемнадцать лет. В Союзе появились уже и свои конструктора, и заводы по выпуску танков. Танкисты же для них еще в школе бегают. Еще и не любой годен за рычаги. Нет, Василий Константинович. Уж лучше нам погибать за свою землю, чем за чужую политику.

Командарм снова утер пот, махнул рукой:

— Ну гляди, ты выбрал.

Развернулся, шагнул, уже откровенно упал на кресло своей машины:

— Езжай, Георгий.

— Эх, — сказал Георгий, дергая передачи. — А вместе под Каневым воевали. Что же так все через жопу?

— Что же так все через uk’anali?