Николай Эдельман - Звездный час [litres]

– Лилька, не сходи с ума! – пробовала урезонить ее Скромнова. – Скандал при всем народе хочешь устроить?! Да и нет их там давно, мы их встретили уже с час тому, если не больше!

Лиза упрямо выпятила подбородок, став похожа на злую обезьянку.

– Идем, покажешь, где это было, – приказала она, и ее спутницам осталось только подчиниться.

Значит, ничего еще не кончилось, и все расчеты на то, что, добыв пуговицу, эта шайка отвяжется от Евгения, были безосновательными. Отрадно знать, что он жив, но опасность, нависшая над его головой, никуда не делась! Вероятно, считают, что летчик все равно опасен, раз видел пуговицу и держал ее в руках. Оставалась жалкая надежда, что удастся напасть на его с Зинаидой след и настигнуть их, пока не случилось непоправимое, – и Лиза этот шанс не собиралась упускать.

Впрочем, она сама бы не могла сказать, в какой мере ею движет это стремление, а в какой – желание узнать, чего ради Левандовский опять с негодяйкой Шахматовой шуры-муры заводит. Почему, оказавшись в Ялте, не позаботился найти ее саму, Лизу? Ведь это было совсем несложно – зашел бы в «Ореанду», его любой рассыльный тут же бы просветил. Может, и нечего из-за него переживать, а она после съемок у Тичкока навыдумывала бог знает чего, вообразила нового знакомца одиноким волком, которому нужна помощь доброй женщины, а на самом деле вовсе он этой помощи не заслуживает? Может, снова она раньше времени понадеялась, что на этот-то раз все сложится, и никак не желает признавать, что опять жестоко обманулась? Но, продолжая идти дальше, Лиза внушала себе, что старается вовсе не ради летчика, а ради себя самой: ну и пусть он не стоит того, чтобы его спасали, – все равно она докажет свое бескорыстие.

Южный день подходил к концу. Публика, сгоняемая с пляжей порывами прохладного ветра, перемещалась под тенты ресторанов и кафе. В этот предвечерний час, когда жара отступает, ненадолго оставляя в покое измученное зноем побережье, а дневное светило готовится нырнуть за горы, его косые лучи легко скользят над водной синевой и набрасывают на пейзаж едва заметный акварельный налет, превращая мир в эфемерное подобие земного рая. Но на сей раз в атмосфере на ялтинской набережной, по которой Лиза вела подруг, витало нечто иное.

Причиной тому, вероятно, было повисшее над морем огромное облако, похожее на растрепанные космы белокурой валькирии. Озаренное закатным солнцем, оно само наливалось изнутри огненным сиянием, которое ложилось на морской простор зловещими оранжевыми пятнами. Море с каким-то свирепым ожесточением набрасывалось на опустевший берег, обрушивая на россыпь белой гальки разлохмаченные гривы волн. И, лишь отвернувшись от моря, можно было ощутить безмятежность, навеваемую посиневшими склонами горной чаши. По ее острому гребню курились маленькие белые клецки облачков, похожие на кустистые седые брови, а ниже золотилось разбросанное по амфитеатру скопление дворцов и лачуг, ненадолго явившееся взору во всей красе перед тем, как пропасть в стирающем краски сером сумраке.

По пропеченной земле ползли тени, медленно, но верно сливавшиеся в единый покров, чтобы ненадолго утвердиться во владениях дня. Над входами в ресторации зажигались первые цветные огоньки, тонущие в зелени трельяжей, и даже звуки городской жизни: гудки автомобилей, шорох шин, стук каблуков – смягчались, становились таинственными и вкрадчивыми. В их строй все чаще врывалась музыка – не механические излияния динамиков, а бойкие синкопы джаз-бандов или басовитая медь духовых оркестров. Подсвеченные афиши вступали в борьбу за сердца и кошельки, обещая то Вертинского, всего один концерт проездом в Одессу; то сегодня и ежедневно в Зеленом театре звезд Художественного театра Хмелева, Яншина, Станицына в прославленной драме «Турбины»; то новый цветной боевик с Невиллом Синклером; а то и вовсе что-нибудь экзотическое: сеанс одновременной игры маэстро Алехина или лекцию писателя Казарцева «Грозит ли нам вторжение марсиан?». Обе столицы, да и провинция, спешили преподнести свои богатства временным обитателям крымских отелей и пансионов, пресыщенным морскими и солнечными ваннами.

Добраться до места, где Скромнова вроде бы видела Левандовского с Шахматовой, оказалось непросто. Так уж была устроена эта улица, что быстро миновать ее витрины, оформленные сведущими в своем деле декораторами, не была в состоянии ни одна уважающая себя женщина. Пусть охваченная войной Европа завела у себя моду на белье из парашютного шелка и рисуемые прямо на ногах стрелки чулок, парижские дома моделей, как и в мирное время, трудились вовсю, словно тяжелая поступь истории была им нипочем. И как Лиза ни спешила, она ничего не могла поделать со своими спутницами: неодолимый зов моды манил актрис, беспардонно пробуждая в них женское естество.

Лиза волей-неволей замедляла шаги, когда Скромнова с Грановской прилипали к очередной витрине, за которой красовались то коктейльное платье цвета соль-ферино с вышивкой из стекляруса, то накидка из кружев шантильи, то вечерний наряд с рукавами жиго. А потом заводили спор о том, идут ли к нему выставленные за соседним стеклом туфли из замши с аппликациями из серебряной кожи. А в следующем магазине уже сама Лиза засматривалась на сумку с фермуаром из стразов, которую было бы неплохо купить взамен похищенной. И чтобы внутри лежал менандьер в атласном конверте… Глаза разбегались при виде коробок пудры, тюбиков губной помады, духов от Скьяпарелли, Коти, Ланвэн и Пату и, конечно, шляпок, даже Лизу заставлявших забыть о цели экспедиции.

– Ну, вот еще, что это за сад на голове? – ворчала Скромнова, заметив, что вторая Лида рассматривает шляпку из синей соломки, украшенную целым цветником. – Нас на такую дешевку не купишь! А тебе вот что нужно! – указала она на шляпку-таблетку цвета ивуар с эгретом из страусиного пера, будто прямиком сошедшую со страниц «Мари-Клэр». Очень хороша была и соседняя шляпка от Магнэна, с отделкой черным аграмантом…

Но та же Грановская первой опомнилась, отрываясь от изучения головных уборов:

– Мы их здесь видели! Вон это платье висит! И название то самое – помнишь, Лид, мы еще смеялись? – прибавила она, кивнув на вывеску с надписью по-русски и по-французски, сделанную старомодным шрифтом в стиле венского Сецессиона: «Мадам Писк. Моды».

Лиза, разом стряхивая с себя созерцательный гипноз, толкнула стеклянную дверь магазина. Тихонько звякнул колокольчик. Из глубин зачарованного царства, где на плечиках лепестками диковинных цветов распустились платья самых немыслимых фасонов, спешила хозяйка.

– Елизавета Дмит… – всплеснув руками, пустилась она в заученный бессвязный лепет. – Лидия Никол… Какая честь!.. Чем могу быть полезна?