Николай Эдельман - Звездный час [litres]

Уступая ее понуканиям, Юра оставил Холмского в покое и усадил ее в свой кабриолет – тот самый, чьи фары послужили ей поводом к притворному обмороку. Уже по дороге в Ялту Лиза спросила:

– Как вы вообще здесь оказались?

– Отец… каперанг Барсов велел караулить внизу – на случай, если Бондаренко попытается вас увезти. Увидев, как вы сели в машину к этому типу, я решил поехать следом за вами – и рад, что оказался вам полезен!

Темные окраины кончились; они снова были на шумных улицах субботней Ялты.

– А теперь, Юра, – сказала Лиза, – я буду рада, если вы меня здесь высадите. Дальше я сама! Будьте умницей, не делайте себе же хуже!

Заставив гардемарина остановить машину, она чмокнула его в щеку, ускользнула от попытки ответного поцелуя и, выскочив из кабриолета, поспешила скрыться среди гуляющей публики. И тут на нее снова налетело. В вечерней городской духоте ее колотило так, что зуб на зуб не попадал, а в толпе мерещились то Зинаидино домино, то раскосые глаза Харуки, то спина Жоржа, готового обернуться к ней своим мертвым лицом, и чудилось, что сейчас она снова услышит его страшное «По-мо-ги…».

Спеша избавиться от этих видений, она завернула в первый попавшийся ресторан. Швейцар у входа с сомнением покосился на растрепанную посетительницу, но за его спиной Лизе уже радушно кланялся метрдотель.

– Будьте любезны, столик в укромном уголке, – попросила Лиза.

– Понимаю, сударыня, – поклонился тот и щелкнул пальцами, подзывая официанта в белом полуфраке с витыми погончиками на плечах.

Оркестр играл «Сент-Луис блюз»; лица музыкантов, по обычаю выкрашенных в негров, скрадывались интимным освещением, и над воротниками светлых костюмов парили лишь огромные бледные губы.

Получив столик, Лиза заказала бутылку алеатико, но, когда вино было налито ей в бокал, в ужасе оттолкнула его, едва не расплескав по скатерти. Показалось, что бокал полон крови.

– Уберите его, уберите! – взмолилась она, не в силах смотреть на ярко-красную жидкость. – Принесите мускат!

Ей хотелось поскорее напиться и забыть кошмар последних часов. Но едва она подносила бокал к губам, ей снова чудилось, что она пьет кровь, горло сдавливала спазма, и мускат обретал вкус мерзопакостного пойла.

Знала же, кретинка, отправляясь на бал, что нечего лезть в эту кашу! Так нет же, дернул ее черт на подвиги, захотелось барышне приключений на свою голову и другие части тела! И правильно предупреждал ее Бондаренко, чтобы она не надеялась легко отделаться. Пусть этот лицемер лишь заговаривал ей зубы, пока японец или кто другой из его бандитов тащил беднягу Жоржа к порогу будуара, чтобы всадить ему в спину ножницы и втолкнуть в комнату! И шампанским Бондаренко облил ее нарочно – рассчитывая задержать, да еще устроив так, чтобы на пленку к Горобец – которая, конечно же, не случайно бродила под окнами, прихватив камеру со вспышкой, – она попала по возможности в пикантном виде. Да уж, в любви к красивым жестам ему не откажешь…

Она уже сама не понимала, зачем сидит здесь под рыдания трубы, чего ждет – одинокая женщина в обнимку с бутылкой. Пару раз ее приглашали на танец – сперва какой-то моряк, затем темпераментный человек с Кавказа. Лиза отделывалась от них вялым «Я не танцую», но даже это усилие так утомляло ее, что она была рада, когда оркестранты взяли паузу. Впрочем, долго та не продлилась. Голубой луч пробежал по проборам мужчин и перманентам дам и замер на эстраде, поймав в свой конус коротко остриженную худощавую барышню в синем панбархате. Она подошла к микрофону, и после первых тактов музыки полился хрустальный голос, подобный журчанию горного ручья.

Лиза, зачарованная этими дивными звуками, поначалу даже не вслушивалась в слова, но те, совсем не похожие на слащавую эстрадную муть, проникали в ее сознание, исподволь овладевая им, и Лиза потрясенно вздрогнула, когда поняла – это ведь о ней поет неизвестная артистка, силой своего таланта воскресив ее молодость! Лизе казалось, что ей снова восемнадцать лет, она – студентка театральных курсов у Мейерхольда и старенькая «Аннушка», дребезжа, несет ее по бульвару вдоль Чистых прудов. Лезут в окна ветви лип, покрытых едва распустившейся листвой, весенний ветер пьянит не хуже знойных объятий на задней площадке, все пути перед ней открыты, и до счастья рукой подать… Вправду ли это было, или ей просто привиделся сон, навеянный волшебным пением? И если было, куда улетело в одночасье, оставив в груди гнетущий туман? Как вернуть прежнюю жизнь, как вновь попасть на ту колею, по которой бежал веселый трамвай успеха и удачи?

Для кого старалась певица, кому, кроме Лизы, нужны были ее песни в этом кабаке, полном повыползавших на свет обломков старого мира и с размахом гулявших хозяев нового мира, без удержу соривших шальными деньгами? А со сцены уже звучала следующая песня, ложившаяся на сердце тупой и тягостной болью, как будто артистка ухитрялась играть на самых нежных струнах Лизиной души. Там пелось о жаркой летней ночи, озаренной сполохами близкой войны, о горьких прощальных поцелуях на вокзальном перроне, о том, что нельзя отсрочить расставание – так же как не отдалить неумолимо наползающий завтрашний день…

Ком, набухавший в горле, готов был прорваться потоком соленой влаги из глаз. Лиза поспешно плеснула себе вина и выпила его прежде, чем бдительный официант, подлетевший к столику, успел перехватить у нее бутылку.

– Кто это поет? – спросила она у официанта, пытаясь совладать с прерывающимся голосом. – Как ее имя?

– Ирэна Сташевская, – любезно сообщил из-за спины знакомый голос. – Московская певица, здесь на гастролях.

– Вы? – Лиза вскочила, едва не опрокинув столик.

– Потише, Елизавета Дмитриевна, – предостерег ее Бондаренко. – Вы же не хотите оказаться в центре внимания? Разрешите? – спросил он, указывая на свободный стул.

– Как вы меня нашли? – спросила Лиза с ненавистью.

– Я никак не мог себе позволить вас потерять! – заявил Бондаренко. – Вы так быстро сбежали, а у нас еще не все темы для разговора были исчерпаны. Надеюсь, на этот раз вы не откажетесь от моего предложения прокатиться?

Он подозвал официанта, требуя счет, бросил на столик купюру, поднялся сам и вопросительно взглянул на Лизу. Та тоже встала, удивляясь охватившему ее совершенному равнодушию к тому, что может с ней случиться. Бондаренко своего добился: она была в его полнейшей власти, и, что бы он ни пожелал с ней сделать, она бы покорно подчинилась его воле. Вот так-то. Мечты сбываются!

Шофером у Бондаренко на сей раз был гнусный Ковбасюк. Садясь в машину, Лиза лишь неприязненно покосилась на его поклон. Свои остроты Ковбасюк сейчас держал при себе. Он поспешил захлопнуть за шефом дверцу, уселся за руль, и «паккард» отъехал от ресторана. Некоторое время ничего не происходило. Лиза напрасно ждала от Бондаренко каких-то действий. Ну что же он? Зачем ее в свой лимузин затащил? Пожалуйста, вот она перед ним, женщина, желанная для любого мужчины в стране, а этот сидит рядом с ней, будто ему нет до нее никакого дела… Так ничего и не дождавшись, Лиза равнодушно осведомилась: