Игорь Шенгальц - Сыщик Бреннер [2 книги]

Но выстрелить я не успел.

Незнакомка под маской ловким и сильным ударом выбила «дырокол» из моей руки. Он отлетел далеко в сторону. С ее стороны нападения я не ожидал, поэтому пропустил вдобавок и четко поставленный удар в челюсть. На несколько мгновений я впал в известное боксерам состояние грогги, когда едва стоишь на ногах, все вокруг плывет, в глазах пляшут черти, а ты собираешь свою волю в кулак, лишь бы не упасть, лишь бы удержаться, и дышать, дышать, дышать…

— Так надо, Кира, так надо… — Ее голос был полон искреннего сочувствия.

Охранники схватили меня сзади за локти. В обычном состоянии я бы легко вырвался, но сейчас всех моих сил хватало только на то, чтобы оставаться в сознании.

Горелым мясом запахло с такой силой, что один из охранников закашлялся, а второй согнулся в приступе рвоты. Тут бы мне и обрести свободу, но и меня накрыло волной удушья.

Я упал на колени и оставил на полу лаборатории поглощенную за день еду. Неожиданно дурнота отступила. Стало легче дышать, мысли перестали расплываться, а голова — кружиться.

Лаборатория была нашпигована электричеством. Я боялся сделать лишнее движение, чтобы не схлопотать разряд промеж лопаток.

Люди сгорали заживо, и никто не спешил им на помощь. От криков несчастных я чуть не оглох. Они не сумели справиться с болью и страхом. Я даже представить боялся, как они сейчас выглядят.

И в этот момент случилось то, ради чего все и затевалось. Над головами подопытных появилось слабое сияние — этакие ореолы радужного перелива цветов, искрящиеся мини-радуги. Все ореолы соединялись тонкими лучами в один пучок, а тот, в свою очередь, стремительно сливался напрямую с ореолом императора, который единственный был матово-черного цвета.

Некоторые люди не выдерживали, и их головы взрывались, как упавшие на каменную мостовую арбузы. Другие терпели, скрипя зубами, раздирая ногтями собственные ладони до мяса.

Что-то вновь мигнуло, и на несколько мгновений отключилось электричество. Но я не отрывал взгляд от императора и не пропустил момент, когда явилась она — мировая тьма, начало начал.

Казалось, над головой Костаса разверзлась бездонная пропасть. Бесконечная, всепоглощающая. Не имевшая ни начала, ни конца. Безвременная. Живая и неживая одновременно. С мириадами миров, крутящихся в вечном вихре, освещавших все вокруг светом дальних звезд. В этой бездне находилось все и вся. Потому что все существующее и несуществующее — бездна. Если и был бог — он был бездной.

Это видел я, но видели ли то же самое другие люди вокруг? В их взорах я не замечал удивления. Или это дар чужого мира, в котором я побывал, позволил мне на секунду увидеть запретное?

Ремни, стягивающие тело Костаса, лопнули. Одним легким движением он смахнул с тела и головы все тянущиеся провода и встал с кровати на ноги.

Император открыл глаза — они поменяли цвет на серо-стальной и засияли, как звезды в ночи. Бездна царила в них, была полноправной хозяйкой и госпожой, она могла повелевать и не терпела возражений. Впервые за долгие годы я испугался по-настоящему, заглянув в эти стального цвета глаза — в разверстую бездну.

Император поднял взгляд наверх, туда, где в космическом эфире где-то с обратной стороны Луны чужаки готовились к бомбардировке.

Император закричал.

Из его сущности родился луч, пронзивший свод пещеры и ушедший в невидимые облака.

Если бы я в этот момент взялся считать вслух, то не сумел бы этого сделать. Время перестало существовать. Не было ни часов, ни минут, ни секунд, ни мгновений. Не было ничего, кроме императора и черного луча.

А потом луч исчез, и Костас плашмя рухнул на пол, лишь по счастливой случайности не разбив себе голову.

Все кончилось. Лампы вновь загорелись над потолком. Вот только люди в клетках больше не шевелились.

Они были мертвы, все до единого. Мужчины, женщины. Старые и молодые. Красивые и не очень.

Все были мертвы. Каждый отдал свою жизнь, свою душу, вложив ее в черный луч. Повинуясь чужой воле, они, сами того не желая, защищали собственное отечество.

Каждый из них был преступником, а стал героем поневоле.

Император открыл глаза. Они вновь стали привычного оттенка, сияние ушло.

Профессор Морган поспешил открыть клетку единственного оставшегося в живых человека. Хотя человека ли?.. В глазах Костаса я не увидел радости от вновь обретенной жизни. Он обвел тяжелым взглядом лабораторию, постарев за эти мгновения лет на десять кряду.

Бремя власти, бремя ответственности.

Слова, произнесенные Костасом, уничтожили надежду и смысл жертвы сотен погибших здесь человек, а многим сотням тысяч приказали готовиться к еще более худшей доле.

— Ничего не получилось. Мне не хватило сил. Получи я чуть больше пси-энергии под свой контроль, и, может быть… — Он прерывисто вздохнул и завершил рассказ: — Корабль чужаков уцелел. Завтра в полдень начнется бомбардировка. Завтра Фридрихсграда не станет.

Эту ночь я провел в клинике в главном корпусе. Санитары и охранники много часов кряду собирали тела умерших и выкладывали их длинными рядами в одном из помещений. Точнее, то, что от них осталось. Черный луч высосал из подопытных всю энергию, а потом иссушил их тела, оставив скелеты, обтянутые кусками горелого мяса и клочкам кожи.

Я физически не мог на это смотреть. Происходящее оказалось выше моего психологического уровня устойчивости и полностью выбило меня из колеи.

И запах горелого мяса преследовал меня повсюду.

Константина Платоновича, единственного уцелевшего в эксперименте, увели в одну из палат. Он едва переставлял ноги от усталости, отдав все свои силы неудавшейся попытке. В мою сторону он не смотрел, старательно отводя взгляд, хотя я, пожалуй, смог бы его упрекнуть только в одном: он остался жив, а остальные нет. Но он не прятался за спины своих вассалов, а, как настоящий боевой генерал, повел их в бой, пусть на верную смерть. И то, что он сам остался в живых, говорило только о его удаче и силе духа. Так что не мне судить императора.

Я вообще не думал, что Костас, в недавнем прошлом молодой повеса, скандалист, постоянный персонаж светских хроник, обретя власть, изменится столь кардинальным образом. Все пустое ушло из его головы, и Руссо-Пруссия обрела настоящего умного правителя, радеющего о стране, не жалеющего ни себя, ни других ради общего дела.

Будучи по убеждению монархистом, я знал, что сам не раздумывая отдал бы жизнь в подобном эксперименте, причем по собственной воле. Но меня об этом не просили. Моих умений и способностей оказалось недостаточно, здесь требовался иной талант.

Мог ли я осуждать человека, принимавшего на свою совесть жизни и смерти других, бравшего на себя полную ответственность. Нет и еще раз нет.